Онлайн книга «Девичьи сны»
|
По вечерам Сергей падал на нары. Тупо болела голова. Даже курить не хотелось. В землянке докрасна растапливали «буржуйку», шла обычная травля. К Сергею аэродромная команда относилась, можно сказать, с уважением. Во-первых, все-таки сержант. Во-вторых, снаряжал ДБ, бомбившие Берлин, – шутка ли! Ну и, в-третьих, пришел с Моонзунда, откуда мало кому удалось уйти. В первые вечера интересовались: – Плохо воевали вы там, что ли? Почему сдали архипелаг? – Нет, воевали хорошо, – отвечал Сергей. – Силы были неравные. Старший краснофлотец Митя Шилин, бывший шоферюга из ростовского Заготзерна, лез в спор: – Если б хорошо воевали, вас бы командование не бросило. – Не ваше это дело – командование обсуждать. – А я обсуждаю? Мне-то что. Я в городе слыхал, ребята с Даго говорили, там штабные писаря держали оборону. – Не одни писаря, – морщился Сергей от неприятного разговора. – Я же вот не писарь. Говорю тебе, у немцев превосходство в силах. – Надо было, – не отставал Шилин, – еще когда Таллин держали, снять всех с островов – и под Таллин. Может, тогда и Таллин бы не сдали. – У тебя не спросили… Гудело в «буржуйке». Пахло портянками, махорочным дымом, осенним дождем. – Мить, а Мить, – шевелили языками ребята, разомлевшие в тепле, – чего ты к нему привязался? Тоже, стратег. Сыграй чего-нибудь. Ту песню сыграй, про фраера из Марселя… Шилина долго упрашивать не надо. Докурил самокрутку до самых пальцев, потом снял с гвоздя, вбитого в дощатую стенку, гитару, приладился, колки подкрутил – и запел неожиданно приятным голосом: Стою я раз на стрёме, Держуся за карман, И вдруг ко мне подходит Незнакомый мне граждан. Он говорит: «В Марселе Такие кабаки, Такие, грит, девчоночки, Такие коньяки…» Сергей закрыл глаза. Хорошо бы и уши заткнуть. Не любил он блатных песен. Попытался вызвать в памяти белое видение – сестричку с челочкой и милым именем Марта. Но лез назойливо в слух дурацкий марсельский «граждан»: Потом берет он ключик, Вскрывает чемодан, Вынает деньги-франки И жемчуга стакан. «Бери, грит, деньги-франки И жемчуга стакан, А мне, говорит, достань ты Военного завода план». Аэродромная команда похохатывала, кто-то сильно смешливый залился, словно его щекотали под мышкой. А гитара бренчала, и ласковыми тонами гнал Шилин песню дальше: Последняя малина Собралась на совет, И все мы порешили Ему ответить – нет! А фраера мы сдали Властям эн-ка-вэ-де, С тех пор его по тюрьмам Я не встречал нигде… Мощными аккордами Шилин завершил песню. Снисходительно улыбаясь, сидел на краешке нар, слушал одобрительные возгласы. Был он щуплый (наверное, плохо кормленный в детстве), с узкими черными глазами, – из тех, знаете, парней, которые всегда стремились стать в центре внимания. Вдруг он окликнул Сергея: – А тебе, сержант, песня понравилась? – Нет. – Почему? – Потому что глупая. – Ну… это кому как… А ты какие любишь? Хочешь, я тебе «Кукарачу» сыграю? – Не надо. – Он только «Три танкиста» признает, – сказал кто-то. – Та шо вы к нему вяжетесь? – сказал другой. – Ну устал человек. Не хотит ваши тары-бары слухать. Это было верно: очень уставал Сергей от нескончаемого засыпания воронок. Ему воронки уже и во сне снились: такая черная дымящаяся прорва, сыплешь, сыплешь в нее песок и щебенку, а она глотает, глотает, никак не может досыта, доверху наесться… А местность снилась незнакомая, каменистая, и вот опять выплывала из-за купы деревьев будто процессия женщин в длинных темных одеждах, с кувшинами в руках, и лица у них такие печальные, что невозможно смотреть… Невозможно смотреть эти глупые сны. В выстуженной к утру землянке, тесно набитой спящими, храпящими людьми, Сергей просыпался с ощущением сиротства, неприкаянности. Почему-то вспоминался отец, лежащий в гробу с суровым лицом… Щемило в груди… Ох, скорей бы уж побудка!.. Ноябрь шел холодный, с тяжелыми утренними туманами. Накануне праздников инженер полка отозвал Сергея из роты и велел заменить выбывшего по ранению оружейника в эскадрилье «чаек». Командовал этой эскадрильей капитан Белоусов, летчик, сильно покалеченный на финской войне, но оставшийся в строю – на протезах вместо ампутированных ног, с приживленной розовой кожей на страшно обожженном лице. Сергей на Белоусова смотрел с восхищением: вот человек! Такая воля! Оживший Павка Корчагин! Прикажи комэск Сергею расшибить голову об кирпичную горку – с ходу, не раздумывая, кинулся бы расшибать. Кирпич для засыпания воронок привозили из городка Ганге. Кто-то из аэродромной команды додумался: на городских пожарищах остались печные трубы, чего им торчать без дела? Подъезжали на полуторке, зацепляли трубу буксирным тросом, машина трогалась, труба обваливалась, давай грузи битый кирпич в кузов. Но теперь Сергей не имел дела с кирпичом и носилками. По краям аэродрома были вырыты подземные убежища для истребителей – рейфуги, отсюда они выезжали, выруливали на взлетную полосу. Ханко весь с начала войны зарылся под землю, иначе не выстоял бы под огнем финнов. Здесь вообще все было надежней, чем в Моонзунде, – ощущалась настроенность на долгую и активную оборону. Теперь Сергей занимался привычной работой оружейника. Чистил и заряжал «чаечные» пулеметы, а вместо бомб подвешивал под плоскости «эрэсы» – реактивные снаряды – новый вид оружия, который делал старенькие тихоходные «чайки» грозным противником для немецких и финских машин, имевших превосходство в скорости. На праздники выдалась летная погода. Облака плыли не сплошной завесой, а раздерганные, как вата, на клочья. Голубело небо. С рассветом прогревали моторы на дежурных истребителях. Как всегда, на звук заведенных моторов обрушились финские снаряды, они рвались в северной части летного поля, и работавшие там на засыпке воронок люди попрятались кто куда. Затем разрывы снарядов стали перемещаться южнее, а в этой части поля ползал каток, утюживший набросанный в воронки грунт. Митя Шилин, водитель катка, сидел на открытом сиденье спиной к разрывам, не видел их и, за тарахтеньем двигателя, похоже, не слышал. Знай себе орудовал рычагами, направляя каток взад-вперед. Ему кричали с того конца поля – он не слышал. Сергей, хоронившийся от артналета возле рейфуги своей «чайки», привстал на колено и замахал Шилину руками – но Шилин не глядел по сторонам, только воронки он видел, которые надо проутюжить. Он на совесть работал. Последний – свой – снаряд Митя Шилин тоже не услышал. Он вдруг схватился за грудь и повалился на бок, шапка слетела наземь, в следующий миг Шилин сполз с сиденья и упал лицом вниз на ровную, утрамбованную катком землю. Когда подбежали к нему Сергей и ребята из аэродромной роты, Мите Шилину помощь уже не требовалась. А каток полз сам по себе, пока не остановился, косо провалившись в старую полуосыпавшуюся воронку на краю поля. |