Онлайн книга «Девичьи сны»
|
Отношения поначалу были сдержанные – ну учились когда-то в одном классе, подумаешь… Однако после третьего сеанса иглотерапии доктор Аваков стал засиживаться в квартире на Восьмой Завокзальной. За чаем с айвовым вареньем пошли разговоры неординарные. «Реально не счастье, – вещал Володя. – Да, представь себе, счастье почти всегда иллюзорно. Реальны страдания, ибо сказано: “В поте лица своего добудешь хлеб свой” и так далее». – «Страдания безусловно реальны, – отвечала Наташа, – но что же из этого следует?» – «А то и следует, – вглядывался Володя в бледное, с прозрачной кожей, лицо школьной подруги, в ее темные, печальные глаза, – то и следует, что самое человеческое – это стремиться к обоюдному ослаблению страданий…» «Ослабление страданий»… Иглотерапия, может, и помогала Эсфири Давыдовне, но пока незаметно. А вот слова Володи Авакова, его незаурядность – ошеломили Наташу. Две одинокие души рванулись друг к другу. «Я деревянное чучело», – сказала она, когда он взял ее за плечи и притянул к себе. «Ты писклявая девочка из пятого “А”, – сказал он. И вспомнил былое прозвище: – Ты Натайка Мустафайка»… …Наташа, взбив подушки, уложила мать в постель, напоила настоем шиповника. Под пристальным взглядом матери вдруг почувствовала странную неловкость. Словно провинилась в чем-то. А, ерунда какая. Взять бы и сказать, прокричать: «Я еще живая! Я полюбила! Я провела ночь с любимым!» Вернувшись в свою комнату, присела на краешек кровати, с улыбкой смотрела на спящего Володю. Он ровно дышал. Чуть заметно подергивалась верхняя губа с черными усиками, будто досаждало ему что-то во сне. «Что тебе снится? Если б можно было отогнать неприятный сон… Я бы всегда… всю жизнь охраняла твои сны…» Ну вот, проснулся! Почувствовал, что она глядит, наглядеться не может… Открыл глаза… И потянулся к Наташе со словами: – Ах ты, моя милая! Она кинулась его целовать. – Еще раз… еще раз скажи, что я твоя милая… Потом лежали рядышком, тихо разговаривали. – Я всю жизнь тебя ищу, Натайка Мустафайка. – Ну уж… всю жизнь… ты и не помнил меня… – Ищу всю жизнь. А ты здесь, на Восьмой Завокзальной. – Ищи меня в сквозном весеннем свете. Я весь – как взмах неощутимых крыл. Я звук, я вздох, я зайчик на паркете, я легче зайчика: он – вот, он есть, я был. – Кто это? – Ходасевич. – А дальше? – Но, вечный друг, меж нами нет разлуки! Услышь, я здесь. Касаются меня твои живые, трепетные руки, простертые в текучий пламень дня. – Ты знаешь много стихов? – Да. – Будешь мне читать. Зимними вечерами. И летними вечерами. Всегда. – Буду. А ты надолго улетаешь в Москву? – Не знаю… Думал, что надолго, но теперь… теперь все меняется… Знаешь, Натайка, я вот что подумал. В Москве устроиться трудно, без прописки на работу не возьмут. Но в области… Может, удастся в области… в маленьком тихом городке… А? Нужны же в области врачи. А я неплохой врач. – Ты хороший врач. – А ты зайчик на паркете. Ты приедешь ко мне в Подмосковье, мы поженимся и будем жить долго и счастливо. – Ох, фантазер! Кто даст тебе квартиру в Подмосковье? – У меня есть деньги. – Володя, – сказала она после небольшой паузы, – а в Баку ты не хочешь… – Не не хочу, а не могу. Ты же знаешь. – Да… У нас в школе учительница биологии, армянка, пожилая, тридцать с лишним лет проработала. Теперь ее уволили. Она пришла на уроки, а ее не пустили в школу. Я просто не узнаю Баку… Кому это нужно – рассорить людей, которые столько десятилетий… – Политикам – вот кому. Ненавижу политиков – крикунов, демагогов, жаждущих власти. Я бы их всех утопил. – Вот не думала, что ты такой свирепый. – От политиков – все зло. Это они подбили армян в Карабахе требовать выхода из Азербайджана. Хотя знали, конечно, что азербайджанцы ни за что не уступят и только остервенятся. – А Сумгаит? Его тоже политики организовали? – Да. Кто-то ведь толкнул этот сброд убивать и насиловать. Кто-то сунул им армянские адреса. – А что за странные слухи о каком-то Григоряне? Будто этот подонок спровоцировал погром… – Григорян – скорее всего, миф, придуманный азербайджанской стороной. А может, не миф. Армяне вовсе не святые. Среди них не меньше мерзавцев, чем среди азербайджанцев. – Что же это творится, Володя? У нас во дворе живет армянин портной, он обшивал весь мир. Тихий такой человек. Под Новый год к нему пришли какие-то, избили его и жену. Они уехали на днях. – И правильно. Надо уезжать из Баку. – Куда? Володя вздохнул. Откуда-то из-за стенки просочился голос Демиса Руссоса. Тихое место – Завокзалье, подумал Володя, лежа с закрытыми глазами. Вдруг с улицы донеслись резкие, как болезненные выкрики, гудки автомобилей. И опять тишина. – Ты поспи, еще рано, – услышал он сквозь дремоту голос Наташи. – А я покормлю маму. Шел одиннадцатый час, когда он проснулся. Никогда с ним не бывало, чтобы так поздно начинать утро. Но никогда не бывало и утра, начинающегося с такой вот радостной улыбки женщины. И, только позавтракав, попив кофе, Володя вспомнил, что обещал с утра заехать к родителям. Он позвонил и сразу услышал чуть не плачущий голос матери: – Ой, Вовонька, где ты пропада-аешь? В городе что-то ужасное… – Не беспокойся, мама. Я у пациента, на Восьмой Завокзальной… – Вовонька, езжай прямо к нам. Слыши-ишь? – Да, мама. Через полчаса буду у вас. Наташа, накинув пальто, вышла проводить его. День был серый и ветреный, во дворе полоскалось на веревках белье, алели, как праздничные флаги, два огромных красных чехла. У одной из застекленных галерей первого этажа возбужденно разговаривала группка людей, размахивая руками, повышая голоса до крика. – Это у квартиры портного, – кивнула на них Наташа. – Ты позвонишь перед отъездом? – Конечно. Уж раз я тебя нашел, Натайка, так не отпущу. – Буду тебя ждать. – Она поцеловала Володю. – Только не исчезай надолго. Не исчезай! Он сел в свои белые «Жигули» и, выехав на улицу Чапаева, погнал вдоль трамвайной линии. «Не исчеза-ай! – мысленно пропел он на мотив известной песни. – Я буду ждать… но только ты… не исчеза-ай!» Это радость в нем пела. По Кецховели выскочил на проспект Ленина и повернул налево, к Сабунчинскому вокзалу. Там густела черно-серая толпа. Володя притормозил и ехал на первой скорости, гудками и жестами прося толпу раздвинуться. На площади перед вокзалом что-то горело и трещало – как будто костер, Володя не успел разглядеть. Перед ним встали трое или четверо с красными повязками на лбах, с решительными нахмуренными лицами, с железными палками, заточенными наподобие пик. Что еще за новости? Самозваные гаишники? Приспустив боковое стекло, Володя спросил по-азербайджански: |