Онлайн книга «Крестьянин и тинейджер»
|
— Абонент не отвечает или временно недоступен. Попробуйте позвонить позже… Мовчун нажал повтор набора номера, но передумал, предположив, что мог и ошибиться при наборе — и вновь старательно, за цифрой цифру, вызвал мобильник Серафимы. И вновь — молчание вначале, на этот раз, как показалось Мовчуну, необычайно долгое. Пережидая его, Мовчун прислушивался к звяканью бутылок о стаканы, к таинственному бормотанию Обрадовой и Некипеловой, забившихся в обнимку в уголок дивана, и считывал с экрана, на фоне странно освещенного захваченного здания, бегущую строку: для помощи родственникам заложников действует пункт психологической реабилитации… Вновь женский голос в трубке произнес: — Абонент не отвечает или временно недоступен. Попробуйте позвонить позже… Тут голос подала Охрипьева: «Нам тоже нужно позвонить», ее сварливым шепотом сейчас же пристыдила Брумберг; не слушая их и никого не слыша, Мовчун опять набрал одиннадцать знакомых цифр, опять прослушал до последнего словечка: — Абонент не отвечает или временно недоступен… — Дед, — тихо попросил Мовчун, не выпуская трубки из руки. — Налейте мне, пожалуйста, чего-нибудь и подойдите на секунду. Как только Шабашов приблизился к нему со стаканом виски, Мовчун забрал стакан, без слов дал Шабашову трубку и вновь набрал одиннадцать заветных цифр. Покуда Шабашов, кивая головой зачем-то, все ждал и ждал соединения, Мовчун глядел на него с каким-то робким напряжением, и Шабашова это так смущало, что голос в трубке он услышал лишь вполуха. Но смысл сказанного понял. — Ну? — тихо спросил Мовчун. — Абонент не отвечает, — вздохнул Шабашов, возвращая трубку, но Мовчун ее не взял. Он молча, тем же новым, напряженно-робким взглядом призвал Шабашова к полному вниманию и вновь набрал злосчастный номер. — Опять сказали: недоступен, — сказал, опять послушав, Шабашов. Мовчун спросил: — Это не кажется вам странным? — Нет, так бывает часто, — сказал Шабашов. — Вообще, я вам скажу, мобильная связь — не самая надежная… — Я не про то. В голосе, который говорит, ничто вам странным не показалось? Шабашов молчал, не понимая. Мовчун молчал и ждал, когда его поймут. Не выдержав, признался: — Мне показалось, это Серафима. — Нет! — испугался Шабашов. — Я не уверен, но мне кажется… Мне кажется, что интонация меняется, что каждый раз она мне говорит по-разному… Вы понимаете, о чем я? — Не понимаю, — признался Шабашов. — Она мне что-то хочет объяснить, но, видимо, не может… Она пытается мне что-то важное сказать, но ей мешают — и она… — Вы о мобильниках? — вдруг подал голос Тиша Балтин, не отрывая глаз от монитора. — Я тут прочел, их отобрали. Сначала разрешали говорить, потом отняли. — Вот видите, вам показалось, — сказал Мовчуну Шабашов. — Мобильники все отобрали, теперь они не отвечают. Вы лучше выпейте, если решили выпить. Прежде чем выпить, Мовчун внимательно разглядывал стакан, потом, раздумывая вслух, проговорил: — Пока не отняли, она б могла, конечно же, мне позвонить, было бы куда звонить, а некуда звонить. Как подло все устроено. С пустым стаканом в кулаке он стал протискиваться к бару, меж кресел, столиков, диванов и людей, все извиняясь и поглядывая на экран: там дыбилось левиафаном, что всплыл в ночи посередине мира, здание ДК, вокруг которого бессонно суетились люди, словно дивящиеся ему, не знающие, как с ним говорить, что делать с ним и как спросить его, зачем он всплыл… Вдали раздался гул, Дворец культуры вздрогнул, стены его поплыли. Мовчун вскрикнул. — Антенна, — успокоил Черепахин Мовчуна, принимая от него пустой стакан и наполняя до краев. — Как пролетает самолет — плывет изображение. И ничего нельзя поделать. Ты выпей залпом, станешь тверже. Мовчун послушался и выпил залпом. Голос Тиши, глухо читающего вслух о том, что Аслаханов («Кто он, этот Аслаханов?») ведет переговоры внутри здания, не взволновал его. Вот, я стал тверже и при этом не пьянею, сказал себе Мовчун. Голос за кадром на телеэкране сообщил, что две попытки Асланбека Аслаханова («Ах, Асланбек! А кто он, Асланбек?») вступить в контакт с террористами закончились фактически ничем. Мовчун вдруг понял, что не слишком тверд. Пока садился в кресло, Черепахин придерживал его под локоть, угрюмо приговаривая: — Шахиды, блин!.. Совок! Кавказская комса конца восьмидесятых. А значит, жить хотят. Все будет хорошо. — Зачем тянуть на комсомол? — тряхнул седой косичкой Серебрянский. — Мы все вышли из комсомола. — Не я, — ответил Черепахин с ненавистью. — Не я, — сказал Мовчун. — Не я, — прошелестела тихим эхом Брумберг. — Я в нем, конечно, состоял, но комсомольцем не был никогда, — вставил Шамаев. — Все будет хорошо, — упрямо повторил Черепахин. — А вдруг они не комсомольцы, а уже моложе? — спросил Линяев. Никто ему ответить не решился. В курительной настала тишина, в ней слышен был негромкий шум машин и звук невнятных голосов вблизи левиафана и непрерывный, неумолчный шепот Обрадовой и Некипеловой в углу дивана. Мовчун прислушался к их бормотанию. Не сразу различил слова молитвы: «Святый… Крепкий… Бессмертный…». Если все будет хорошо, я выучу и буду, буду бормотать, сказал он никому и, поразмыслив, что не следует, пожалуй, больше пить, все ж выпил залпом полстакана виски. Он незаметно вышел вон, чтобы не пить, когда все стали пить. Уже спускаясь вниз, успел услышать голос Тиши: в том здании еще полно детей, не всех их отпустили. Степану, то есть Николаю, должно быть девять лет — он слишком мал, чтобы предположить: он там. А ну как ей втемяшилось развлечься, пошла туда, ребенка не с кем было вдруг оставить, взяла с собой?.. Конечно, это чушь и думать так нельзя. А вдруг он уже старше?.. Нет, он родился в девяносто третьем. Успел назвать его Степаном, оформить имя не успел — был выгнан навсегда без права видеться с ребенком. Лариса сразу же его переназвала, назло. Степан стал Николаем, злиться глупо, имя хорошее; лишь бы сейчас он спал спокойно дома, а того лучше — дальше от Москвы, на кратовской, к примеру, даче. Бродя туда-сюда по узким тропкам меж особняков, Шабашов не то чтоб мерз, но чувствовал озноб. Он то и дело поправлял на горле шарф из кашемира, прислушивался к своему дыханию, но нет, простуды в нем не слышал. Верней всего, давление и нервы; еще бы; да и стыдно было б оставаться полностью здоровым, благополучным быть в те самые часы, когда так плохо Фимочке. Как подсказать тем бедным мамам, чтобы детей держали ближе к Фимочке — она сумеет сделать так, чтоб дети не боялись, — а если Степа-Николай там все же оказался: сядь, Степа-Николай, с ней рядом; ты за руку ее возьми, и все, быть может, будет хорошо. Из гаража выпрыгнул луч фонарика, за ним — еще один, еще, лучи пересеклись, затем оттуда вышли друг за другом парни в камуфляже; угадываемый в темноте и в свете фонарей цвет камуфляжа — цвет полуразложившегося трупа — напомнил Шабашову собственную мысль об этом скопище домов, как об испанском кладбище — и только этим напугал. Луч фонаря обжег глаза, и Шабашов услышал: |