Книга Крестьянин и тинейджер, страница 38 – Андрей Дмитриев

Александра остановилась. Сан Саныч и Геннадий, будто по команде, тоже встали. Минуты две они глядели на мягкую, с округлыми плечами спину Ивана Кузьмича. Увидели: встречный развел руками — и у Ивана Кузьмича опали плечи. Встречный продолжил свой неспешный путь. Проходя мимо Александры, он быстро и лениво оглядел ее из-под темных очков и обдал запахом плохого, уже закисшего в желудке коньяка.

— Что встали? Пошли, — хрипло сказала Александра «одноклассникам».

Она уже старалась и не думать, куда, зачем она спешит, куда торопит мнимых одноклассников. Едва ль не час прошел с тех пор, как они прибыли на пристань и не нашли там человека, которого прозвали меж собой материал по теме. Они сумели обежать за этот час всю зону отдыха по кругу, сворачивая то и дело с людных берегов в глубь тихой и густой сосновой рощи, вновь возвращаясь к толпам отдыхающих и снова углубляясь в чащу, где, за руки держась или держа в руках корзины для грибов, бродили люди нелюдимые, не любящие толп; и ни одно лицо за этот час не подалось навстречу в ожидании встречи. Никто не встретился сам по себе: на пляже, у мангалов, в павильонах и кафе, даже в укромной тени сосен — кругом лишь семьи, пары и компании, и даже грибники по одному здесь не ходили. Тот тип в очках, пропахший кислым коньяком, пожалуй, был единственным во всей огромной Бухте одиночкой. И всю дорогу, беспрестанно слыша за спиной надсадное дыхание Геннадия, Ивана Кузьмича и даже жалкого Сан Саныча, женщина, прозванная ими Александрой, со страхом слушала в себе, как сквозь нее репьями прорастает страх.

То ей казалось: эти трое, чьих подлинных имен она не знает, нарочно завлекли ее подальше от Москвы и неспроста так тяжко дышат за спиной: в предчувствии удара в спину она сбивалась с быстрого шага на бег. То страшно делалось при мысли о минуте, когда материал по теме все ж найдется и надо будет посмотреть ему в глаза и говорить слова, не пряча глаз. Страшно представить было, как в сумерках его возьмется устрашать вот этот жутко дышащий Геннадий. И перехватывало горло на бегу внезапным страшным убеждением, что все должно окончиться ужасно — разоблачением, милицией, тоской и вонью следственного изолятора, и долгим, долгим прозябанием в каких-нибудь далеких, огороженных колючкой и сугробами бараках… Страшней всего было представить страх человека, которого они решили здесь всего лишить.

Она гнала себя вперед, вытряхивая страх, потом и в самом деле захотела поскорее встретить человека с шашлыком, уже надеясь, что шашлык и выпивка, купанье с визгами и плесками в теплой воде, воспоминания, пусть лживые, — но не во всем же, не во всем! — о школе, сама обыденность хороших посиделок на природе сделают задуманное немыслимым, и тема рассосется в выпитом, забудется и заболтается в веселых добрых тостах, развеется в дыму мангала. Если глаза Ивана Кузьмича все же нальются тяжестью намерения, начнут подмигивать Геннадию — нетрудно будет бедолагу заманить купаться, отплыть и тихо, внятно объяснить ему в воде: «Беги!». О тунизейцах на бегу и на жаре не думалось. Тунис был далеко, а страшный вечер близко…

Вновь пристань; никого на ней опять, кроме кудлатой черной дворняги в колтунах. Дворняга на них не посмотрела. Она глядела вдаль, на воду, будто кого-то ждала. Вечер близился, неяркое солнце окрасило большую воду охрой, а заводь — темным красноватым цветом.

— Я б отдохнул, а то загнали, — сказал Геннадий и решительно уселся прямо на бетон. Из-за деревьев на берегу заводи доносились детские крики и визг девушек.

— Да, бегать глупо, да и хватит, — согласился с ним Иван Кузьмич, — Давайте сядем, уточним задание по теме… Не здесь, не здесь, мы не бомжи. За столиком каким-нибудь, как люди.

— Вино оставили в машине, когда спешили, — напомнил всем Сан Саныч.

— Возьми ключи, раз такой умный, и принеси, — сказал ему Геннадий, не торопясь вставать с бетона, и снизу протянул связку ключей. — Который от «хёндё», найдешь.

Сан Саныч покорно взял ключи и отправился за вином.

Мимо пристани из заводи плыл водный велосипед с двумя малолетками. Лопасти велосипеда мерно шлепали по воде, внезапно замирая всякий раз, как только малолетки, рыжий и рыженькая, принимались целоваться…

— А что? — сказала Александра, отвернувшись, и поглядела в спину уходящего Сан Саныча. — Я бы, пожалуй, напилась. Но для начала — искупалась.

…Стремухин и ребенок между тем уселись на высоком берегу, неподалеку от забора.

— Точно здесь? — спросил Стремухин.

— Кажется, здесь.

— Но ты же видишь, здесь вообще — никого.

— Нет, подождем. Они придут.

Ребенок угрюмо и упрямо глядел в воду. От него пахло потом и мятной жвачкой.

— Придут, придут — а если не придут? — борясь с тоской и раздражением, спросил Стремухин. — Что мне тогда прикажешь с тобой делать?

— Ничего не надо делать. Домой поеду. Они, наверно, дома.

— Вот новость!.. И ты знаешь, как доехать?

— Я знаю. Меня уже здесь забывали.

— Чего же сразу не поехал?

— Денег нет.

— Если я дам тебе денег — доберешься?

— Я доберусь.

— Ты точно доберешься? Или тебе так кажется?

— Пойду к пансионату на маршрутку — и до Мытищ. А там — на электричке, до Ярославского вокзала. Потом — метро, до Адельмановской улицы.

— Абельмановской, — поправил Стремухин. — Сколько тебе нужно, чтобы доехать до Абельмановской?

— Сто пятьдесят рублей.

Стремухин вынул кошелек.

— Возьми, пожалуй, триста. Если заблудишься, бери такси и назови свой адрес. Ты адрес знаешь? Или мне все-таки проводить тебя?

— Не надо, не волнуйтесь. Спасибо, дядя, — ребенок спрятал деньги, не поглядев на них.

Плот из сосновых рыжих бревен усилием буксира выплыл справа, со стороны Москвы, по самой середине водохранилища. Сосновая избушка-невеличка стояла на плоту. Над тонкою ее трубой веселой сизой струйкой поднимался дым. Похоже было, банька. Стараясь заглушить в себе тревожное сомнение в том, что поступил с ребенком правильно, Стремухин принялся завидовать тому, кто в баньке парится.

— Классно придумано, — сказал он вслух.

Над головой раздался голос:

— Что, Леха, много заработал?

Ребенок быстро встал, но убегать и не подумал. Он лишь уселся от Стремухина подальше. Мужчина, прячущий подбитую скулу под темными очками, знакомый Стремухину по «ракете» и по пристани, присел на корточки с ним рядом и, кислым коньяком пахнув, кивнул в сторону ребенка:

— Талантливый малыш. Зовут его Алешей, если не врет. Прошлым летом сшибал до сотни баксов в день. Теперь доходы не те…

— Люди стали недобрые, — сказал ребенок.

— Нет, мальчик, просто ты растешь, — сказал ему мужчина. — И за тебя боятся меньше.

Облегчение, которое испытал Стремухин, было намного сильнее досады, и он сказал без злости: