Онлайн книга «Крестьянин и тинейджер»
|
«О чем еще с ней говорить, и где я видел ее раньше?» — думал Стремухин, глядя украдкой, как она старательно и неумело орудует пластмассовым ножом, и наконец нашелся, что спросить: — Как вы здесь, Маша, оказались совсем одна? — Я просто так здесь, я отбилась от компании, — ответила она, и он не то чтобы увидел, но с удовольствием почувствовал, как она краснеет. Подумал, врет, но вспомнил, что не врет, то есть он точно вспомнил, где ее видел раньше — точно, в компании, на той дневной тропе, где он напрасно успокаивал мальчика Леху, этого маленького жулика. — Мы потерялись, и они, наверное, уехали отсюда без меня. — В жизни все к лучшему, — сказал ей, утешая, Карп. — Где потеряешь, там и найдешь… Я вам хотел сказать, что вы нашли нас. — Да, я нашла, — краснея, согласилась Майя и быстро посмотрела на Стремухина. Карп это видел; ободряя, подмигнул. Рыжий и рыженькая хмыкнули смущенно. Пилот, не зная отчего, расстроился. Карина ничего не видела перед собой и словно удалялась ото всех, с каждым мгновением все глубже погружаясь в топь своих мыслей. Стремухин эти мысли знал. Он знал, как эта топь, затягивая, давит, и потому он не хотел сейчас Карину видеть. Встал и сказал нетерпеливо: — Пойду немного разомнусь. — Можно, я с вами? — спросила Майя. — Или я снова помешаю? — Нет, Маша, вы мне не мешаете, — ответил ей Стремухин и, не оглядываясь на нее, шагнул из круга света в темноту. …Он шел, ступая по корням, вслепую по тропе и слышал за плечом дыхание Майи. Глухо споткнувшись, она охнула, нашла на ощупь его руку. Теперь они шли рядом, куда, не зная, и — куда ведет тропа. Он шел, перебирая пальцами, как четки, ее пальцы. Она и не мешала их перебирать. Тропа сужалась, скоро стало тесно среди невидимых иголок и ветвей, цепляющихся за локти, плечи, царапающих лоб и щеки. — Берегите глаза! — отрывисто сказал Стремухин, и Майя зажмурилась. Прибавив шагу, он выставил перед собою, как бушприт, вперед ладонью руку. Ладонь царапало, давило и кололо, пока она не провалилась в пустоту: тропа опять расширилась; стволы поскрипывали в стороне; попыхивали впереди угли мангала; помаргивали искры сигарет, слонялись по полянке тени людей, сливаясь то и дело с тенями сосен, с огромными, как кляксы, пятнами кустов. Стремухин с Майей перешли полянку быстрым, извиняющимся шагом; кто-то им в спину запоздало ахнул от испуга, кто-то коротко выругался… Опять тропа вела неведомо куда, то расширяясь, то тесня и стискивая острыми, колючими и мокрыми ветвями. Весь лес, казалось, был не пуст: ночная Бухта, словно мурашами — чернозем, кишела отдыхающими. Невидимые в двух шагах, они давали, что ни шаг, знать о себе внезапной вспышкой спички перед чьим-то прозрачным, будто матовый плафон, лицом, сдавленным смехом, вскриком, хохотком и бормотаньем. То тут, то там сквозь их немолчный шорох проступали и гнали поскорей вперед глухие голоса. … — А ну вас всех! — Куда? Да погоди ты!.. Ты нам не мешаешь. … — …Кто он? Лучше, чем я?.. Тогда зачем ты здесь?.. Молчишь? Вот и молчи! Молчи, кому сказал! … — …Тут этих черных налетело — как муравьев; он и позвать, и пискнуть не успел; забили до смерти. — А если снова налетят? Что мы тогда? — Не налетят, не бойся, ночью не посмеют; к тому же их пасут — и плотно. Но и не надо бдительность терять. — А я ее и не теряю. — А вот и не теряй… … — Вы делаете больно… — А мы разве не на ты? — Ну хорошо… Ты делаешь мне больно… … — Меня достал весь этот ваш шашлык, весь ваш горелый жир! Я б лучше рыбки съел… Съел бы простого карася. — Сожрешь и мясо. — Да? — Да. — А кто мне будет в зубе ковырять? Ты будешь ковырять? … — Ну не было у нас с ним ничего! Если бы было, я б тебе первая сказала. Ты веришь? — Нет. — Да как ты можешь? Я твоя сестра. — Потому и не верю. — Ну и не верь, но только хватит ныть. … — Товарищи, давайте споем. — Давайте. Начинай. — Почему я? — Но ты же предложила спеть. Или ты нам не предложила? — Я предложила. Но почему у нас всегда, как начинать, так я? … — Милый, не так… — А как? — Тантрически… — Чего?! — Помягче, вот чего… … — Он что, уже уснул? Сань, разбуди, пни его в рожу. … — Бараньи яйца надо час держать в холодной и подсоленной воде… — Неправильно. — А ты откуда знаешь? — Не «яйца» надо говорить, а «лампочки». У нас на рынке все так говорят для вежливости. … — Я в Лувр попал только на пятый раз. Все первые разы, как прилечу — сразу гулять, смотреть, мечтать о жизни, и в Лувр никак не успеваю. … — …Ты …, ни… не…, и ты, бля, не…, не… и не…, не то…, ты …, понял?.. … — Рубальская, я говорю, гениальная! — Что, гениальнее Есенина? — Не гениальнее Есенина, но гениальная. … — Послушай, ты, дурак, там лужа! Не смей ронять меня в лужу! … — Она еврейка… — Так некрасиво говорить. — А как мне нужно говорить? — Скажи «евреечка». … — Давайте просто спать. Еще по стопочке, без тостов, и все, спим… … — Врешь, врешь! П…, короче. … — Вон та звезда — как называется? — Трудно сказать. Отсюда плохо видно. … Мало-помалу лес смолк. Стремухин с Майей очутились наконец в той его части, где уже не было людей. Над грядой крон горел фонарь, вокруг которого пунктирами и кружевами кружила мошкара. Он освещал пустой манеж, невысоко огороженный жердями и заслоненный сплошь по кругу козырьком густых сосновых лап. Песок манежа был весь взбит копытами и взрыхлен недавним ливнем. С крон все еще падали в песок его последние, застрявшие в иголках капли. Бревна конюшни влажно лоснились в свете фонаря. Был слышен теплый лошадиный храп. Стремухин отпустил на волю пальцы Майи и, отодвинув ветку сосны, грузно нависшую над изгородью, прислонился боком к жерди. И Майя прислонилась к жерди, но снова взяла его за руку. «Что в нем такого, что мне ах? — думала она, не глядя на него. — У него глупые глаза. Где умные глаза — там дурь и гадость… А у него глупые глаза, но он умен…» Она, дрожа, поежилась. |