Книга Адриан Моул. Дикие годы, страница 24 – Сью Таунсенд

Суббота, 20 июля

Днем на пороге дома объявилась Кассандра Палмер. При виде жены Кристиан побелел и изменился в лице. Дети встретили ее вежливо, но без особого восторга. Выглядит Кассандра так, будто зарабатывает на жизнь женским боксом в грязи. Я презрел ее с первого взгляда. Терпеть не могу массивных женщин, бреющих голову. Предпочитаю женщин с волосами.

Ее первыми словами, обращенными ко мне, стали:

— О, так это ты — кукушка в моем гнезде?

Воскресенье, 21 июля

Сегодня утром в доме началась диктатура Кассандры. Всем домашним запрещено пить воду из-под крана, кофе, чай или алкоголь, есть яйца, сыр, шоколад, фруктовый йогурт, лимонные дольки «Марк и Спенсер» и т.д. и т.п. список продолжается до бесконечности. Также существуют вещи, которых нам не следует говорить. Мне случилось упомянуть, что начальник Бьянки, хозяин газетного киоска — жирный. Кассандра рявкнула:

— Он — не жирный, он размерно озадаченный.

Я рассмеялся, посчитав это удачной шуткой, но рот Кассандры превратился в угрюмую щель, и я с ужасом осознал, что она говорит всерьез.

За обедом Кристиан заметил жене, что у него начали выпадать волосы: «лысею» — таков был его вердикт. И снова Кассандра ринулась в бой.

— Ты слегка фолликулярно ущербен, только и всего! — объявила она, исследовав макушку мужа.

Я не могу находиться в одном доме с этой женщиной и тем языком, на котором она изъясняется. И смотреть на нее не слишком приятно. Она страшна как смертный грех — или, по ее же собственному определению, обладает ухудшенными лицевыми характеристиками.

Понедельник, 22 июля

Я попросил Бьянку снова присмотреть мне подходящее жилье. Она согласилась, хотя в Оксфорде меня более ничто не держит, если не считать неразделенной любви к д-ру Пандоре Брейтуэйт.

Вторник, 23 июля

Д-ру философии Брейтуэйт

С тех пор, как степень ты себе добыла,

Пандора, ты меня совсем забыла.

Любила ты меня — люби же снова

И отказаться от других мужчин ты будь готова.

Ты поклялась всю жизнь меня любить,

Пока Луне с Весною рифмой быть.

Женись на мне и будь моей женой —

Я для тебя пожертвую собой,

Готовить буду, убирать и дома быть всегда,

Никто меня и не заметит никогда.

Ты возвращаешься после боев умов —

А дома чайник для тебя уже готов.

Ты переводишь сербов и хорватов —

А я вытряхиваю коврик прикроватный.

Готов стирать твое постельное белье,

Коль выполнишь желание мое.

Просунул стихотворение Пандоре в дверь в четыре часа утра. Это моя самая последняя отчаянная попытка прощупать ее истинные чувства ко мне. Леонора сказала, что я должен эмоционально развиваться. Какова же будет реакция Пандоры?

Среда, 24 июля

Нашел письмо на половике у входа.

Дорогой Адриан,

Ты разбудил меня в четыре часа утра своими неуклюжими манипуляциями с моим почтовым ящиком. Твое стихотворение вызвало у меня и моего любовника приступ неудержимого веселья. Ради тебя же самого я надеюсь, что оно и предназначалось быть смешным. Если же нет, то я настойчиво советую тебе снова обратиться за психиатрической помощью к Леоноре. Она сообщила мне, что ты перестал приходить к ней на прием регулярно. Все дело в стоимости?

Я знаю, ты можешь себе позволить 30 фунтов в неделю. Ты не пьешь, не куришь, не носишь приличной одежды. Стрижешься ты сам, и у тебя нет машины. Ты не играешь в азартные игры и не принимаешь наркотики. За квартиру ты тоже не платишь. Сними же немного денег со своего бесценного счета в Строительном Обществе и обратись за помощью.

С наилучшими,

Пандора

P.S. Кстати, я не являюсь доктором философии, как ты утверждаешь в своем стихотворении. Я — доктор филологии. Здесь, в Оксфорде, различие тонкое, но существенное.

Итак, на этом — всё. Если завтра Пандора придет ко мне и станет на коленях умолять меня сделать ее миссис А. А. Моул, придется ей отказать. Я эмоционально развился. Леонора — вот кого я должен увидеть. Должен.

Четверг, 25 июля

5.15 вечера. Только что позвонил Леоноре и настоял на том, чтобы она срочно меня приняла. Сказал, что мне нужно сообщить ей нечто крайне важное. Она неохотно согласилась.

9.30 вечера. Ворвался в кабинет Леоноры и обнаружил, что у нее — другой клиент, мужчина средних лет, который всхлипывал и сморкался в «клинекс» (неприятности по женской части, я полагаю). Я пришел на десять минут раньше, Леонора впала в ярость и приказала мне ждать за дверью.

Ровно в 6.30 я постучался, и она крикнула:

— Войдите.

Леонора по-прежнему пребывала в скверном настроении, поэтому я попытался завязать беседу и спросил, что так расстроило сопливого мужчину средних лет. Это разозлило ее еще больше:

— То, что говорится в этом кабинете, остается конфиденциальным. Как бы вы сами себя чувствовали, если бы я рассказывала о ваших проблемах другим своим клиентам?

— Мне не нравится думать о том, что у вас могут быть другие клиенты, — признался я.

Леонора глубоко вздохнула и намотала черный локон на палец.

— Так что крайне важного у вас случилось? — наконец спросила она.

— Я эмоционально развился и оставил позади Пандору Брейтуэйт, — сказал я и пересказал ей историю со стихотворением, реакцией Пандоры на него и моей реакцией на реакцию Пандоры. В этот момент в кабинет вошел высокий смуглый человек в замшевой рубашке. Казалось, мое присутствие его удивило.

— Извини, милая. Не могу найти маленькую терку для пармезана.

— Второй ящик в нижнем ряду, милый, рядом с плитой, — ответила она, глядя на него снизу вверх с нескрываемым обожанием.

— Прости, пожалуйста, — откликнулся он.

Когда мужчина вышел, я встал со стула и сказал:

— Как смеет ваш муж прерывать мою консультацию своими мелочными домашними вопросами?

— Мой муж не знал, что вы здесь, — ответила Леонора. — Я назначила вам срочный прием, если вы не забыли. — Говорила она очень размеренно, но я заметил, что на виске у нее пульсирует жилка. Кроме того, Леонора похрустывала пальцами.

— Вам следует научиться давать выход своему гневу, Леонора. Нет ничего хорошего в том, что вы его в себе закупориваете, — сказал я.

На это она ответила:

— Мистер Моул, со мной у вас не наступает никакого улучшения. Я бы посоветовала вам обратиться к другому аналитику.

— Нет. Я хочу видеть именно вас. Вы — единственная моя причина жить дальше.