Книга Колокола, страница 17 – Ричард Харвелл

— Хвала Господу, — произнес этот новый голос. — Аббат, вы нашли его.

— Ульрих фон Геттиген. — Желтокожий человек задохнулся и протянул ко мне потную руку. — Regens Chori [13] этого аббатства.

Я постарался увильнуть от этой руки, как будто она также намеревалась потащить меня вниз по ступеням. Я узнал этого человека. Именно он стоял в церкви перед певчими, когда я попытался присоединиться к ним.

— Да, я нашел его, — сказал аббат. Он стянул меня вниз еще на одну ступеньку, и я оказался между двумя мужчинами. — И теперь он отправляется в Роршах. И больше не будет нас беспокоить.

— Нет, — сказал регент и схватил меня за руку.

Аббат еще крепче сжал мою шею.

— Что вы имеете в виду? — спросил он.

Ульрих перевел взгляд с аббата на Николая, потом снова посмотрел на аббата. Я попытался высвободить руку, но хватка регента была крепкой.

— Ради хора, конечно.

— Хора?

— Да.

В наступившей за этими словами тишине я перестал извиваться и внимательно посмотрел на Ульриха фон Геттигена. Его желтая кожа туго обтягивала череп и была почти прозрачной, как у цыпленка, которого на короткое время поместили в кипящую воду. Седые волосы, казалось, были выварены до основания, подобно перьям, — их жидкие пучки торчали у него за ушами и на макушке.

И все же то, как он выглядел, поразило меня гораздо меньше, чем то, как он звучал. Хотя дышал он с трудом, струйка воздуха, выходящая из его рта, была легкой, как шепот, она напоминала сквознячок, дующий в щель под дверью. Его сердце билось так тихо, что мне почти не удавалось его услышать, и, хотя я очень старался обнаружить еще какие-нибудь зацепки, которые помогли бы мне лучше узнать его — как он потирает руки или как хрустят его колени, — я не слышал ничего.

— Нам нужно послушать, как он поет, — сказал Ульрих.

Он притянул меня к себе и от нетерпения закусил губу.

— Мы уже слышали, как он поет. В наивысшей степени раздражающе.

— Всего несколько нот, аббат. Всего одно мгновение, возможно, это нечто экстраординарное.

— Послушайте его, — встрял Николай.

Аббат и Ульрих повернулись к громадному монаху, который все еще стоял на верхней ступени лестницы.

— Тебя это не касается, — сказал аббат. Но потом все же повернулся к регенту и пробормотал: — Хорошо, мы прослушаем мальчика.

Вчетвером мы спустились по лестнице и запетляли по незнакомым коридорам. Ульрих не отпускал мою Руку до тех пор, пока мы не вошли в большую комнату с зеркалами вдоль одной из стен. У противоположной стены располагалась небольшая сцена. В центре комнаты стояло сооружение, которое было похоже на гроб с тремя рядами клавиш на конце. Я очень испугался, вообразив, что они собираются похоронить меня в нем живым. Ульрих поставил рядом с гробом стул, приподнял меня и посадил на него. Он увидел мои глаза, испуганно уставившиеся на деревянный ящик, и сказал ласково, насколько позволял его срывающийся голос:

— Ведь тебе раньше никогда не доводилось видеть клавесин? — Он нажал на одну из клавиш, и прекрасный, чистый звон наполнил комнату. — Ты можешь спеть эту ноту, не так ли, мой мальчик?

Трое мужчин в нетерпении уставились на меня, и мне показалось, что еще немного, и стул опрокинется подо мной.

Ульрих облизал губы и снова ударил по клавише:

— Вот эту ноту.

Мой рот пересох, а язык стал толстым от ужаса.

— Пой, — сказал аббат и шлепнул себя ладонью по запястью. — У меня нет времени на игры.

Последовал еще один удар по клавише. Ульрих спел ноту — его голос был чистым и холодным.

— Давай, Мозес, — сказал Николай. Он кивнул, улыбнулся и высоко, насколько смог, поднял свои густые брови. — Они просто хотят услышать, как ты поешь.

Аббат с отвращением взглянул на улыбку Николая и сказал холодно:

— Мальчик, пой, или ты никогда больше не увидишь Николая.

Ульрих снова ударил по клавише, слегка при этом наклонившись.

— Вот эту самую ноту, — стал уговаривать меня Николай, как будто аббат только что не сказал этого. — Всего один раз.

Сомневаюсь, что даже ангел смог бы уговорить меня запеть. Из моего горла мог вырваться собачий лай, наберись я духу повторить этот звук.

— Ну что ж, у него был шанс, — сказал аббат.

Он схватил меня за руку и уже почти стянул с моего насеста, но Ульрих остановил его.

— Оставьте нас, — попросил он. И положил свою бледную руку на руку аббата. — Оставьте нас вдвоем. Он запоет.

— Почему он должен запеть с вами наедине, если он не поет, когда на кону стоит его будущее?

— Мне нужно поговорить с ним.

Аббат воздел руки ввысь:

— Так говорите же!

— Наедине.

— Ах-х-х! — проблеял аббат. — У меня нет на это времени. Даю вам десять минут. Потом он сядет на повозку и отправится в Роршах.

Он вышел. Николай проводил его взглядом, но сам не сдвинулся с места и не думая следовать за ним.

— Пожалуйста, брат Николай. — Ульрих жестом указал на дверь.

Громадный монах был поражен самой мыслью оставить меня.

— Он меня не боится.

Я согласно кивнул. В душе я молился, чтобы мой заступник не оставлял меня наедине с этим человеком.

Но Ульрих подошел к Николаю и начал выталкивать его из комнаты.

— Мне нужно поговорить с ним наедине, — прошептал он мрачно. — Пожалуйста.

Николай отбросил его руку:

— Я дал клятву защищать его.

Ульрих сказал тихо и твердо:

— Оставить нас наедине — это лучшее, что вы сможете для него сделать. Останьтесь за дверью, если хотите.

Николай посмотрел на меня и увидел мои расширенные от страха глаза и открытый рот. Я сжал руки в кулаки.

— Мозес, — обратился он ко мне. — Он не причинит тебе вреда. Я обещаю. Делай то, что он велит. — Но мой заступник был бледен и очень взволнован, когда повернулся и вышел за дверь.

Потом я остался наедине с этим желтым и столь немногозвучным человеком. Он стоял так близко, что я должен был слышать больше — хруст при повороте шеи, движение языка за зубами, звук ступни, скользящей по деревянному полу, слюны при сглатывании. Но я слышал только его дыхание — легкий поток воздуха, струящийся из его рта. Он внимательно посмотрел мне в лицо, потом склонился надо мной.

— Я слышал тебя, — прошептал он, как будто опасаясь, что Николай мог подслушать. — Возможно, и другие слышали твой голос. Он несовершенен. Он еще не поставлен. Но они глупцы. Я слышал тебя. Я слышал твои легкие. Я слышал тебя здесь. — Холодным пальцем он нежно провел линию вдоль моего горла. — Ты не мог этому противиться, так ведь? Ты бы лопнул, если бы промолчал еще секунду?