Книга Баблия. Книга о бабле и Боге, страница 36 – Александр Староверов

Антуан замолчал. Алику стало стыдно. Ведь хороший же парень, а он его вот так страдать заставил. Сам создал и сам заставил. Из-за своей несдержанности, из-за какого-то тупого быдла в караоке. Принять эту мысль Алик не мог и поэтому разозлился: «Твою мать, ну кто это все выдумал, какая свинья гадская?! Я бог, у меня чувство вины. Он не бог – у него тоже чувство вины. Я в Москве неизвестно кто, но и там у меня чувство вины. Перед женой, перед детьми, перед бабами, пред всеми. Если окажусь на необитаемом острове, то и там будет это чувство, уверен. Найдется перед кем. У всех нормальных людей оно есть. И это отличает их от ненормальных. А может, ну ее к черту нормальность такую? Может, лучше ненормальным быть?»

Взбесившись, что просто разобраться с проблемами не получилось, Алик сердито посмотрел на Антуана и утрированно грубо прорычал:

– А ты на жалость-то не дави. Трудно меня разжалобить. Многие тут до тебя пытались. Не вышло только ни у кого. Что ты вообще можешь обо мне понимать? Я сам до конца себя не понимаю. Непостижим я, понял? Повторяю для дебилов по слогам: не-по-сти-жим.

– Прости меня, Господи. Ты спросил – я ответил. Хочешь – убей, хочешь – жить оставь, мне уже все равно.

«Чего я на парня наезжаю, – снова устыдившись, подумал Алик. – Ему и так, бедняге, досталось. По моей, между прочим, вине. Правильно жена говорит, люблю я злость на слабых срывать. Ну не прокатила одна идея, прокатит другая. Я вообще сюда отдыхать прибыл от проблем своих. Да и парень явно нуждается в реанимационной терапии. Зажечь мне надо. Так зажечь, как никогда не зажигал. С божественным размахом. И Антуана с собой возьму для реабилитации.

– Ладно, не дуйся. Планы у меня на тебя большие. Подумай головой, зачем я тебя воскресил?

– Не знаю, Господи.

– Узнаешь, всему свое время. Жизнь ты видел, смерть тоже. А вот грешил ли ты?

– Грешен я, Господи, перед тобой, перед собой и перед людьми грешен.

– Дружище, если ты имеешь в виду мелкий шухер-махер у себя в страховой и жесткий петинг в жопу с пьяной бухгалтершей на корпоративе, то это не грехи, а так, грешочки, грехотулечки, можно сказать.

– Я у тебя смерти просил для человека, для аудитора. Помнишь?

– Да, на склероз пока не жалуюсь. Но ведь это же не действия, это мысль. Были и другие наверняка мыслишки. Были, а? Давай, колись быстро.

Антуан покраснел, потупил глаза и как подросток, пойманный за нехорошим, но естественным занятием, обиженно засопел.

– Азохен  вей, да знаю я все. – сказал Алик. – Не надо сопеть так смущенно. Чего там у тебя? Cекс с лесбиянками, ЛСД закинуться, латентная гомосексуальность, старшеклассницу в гольфиках, с чупа-чупсом трахнуть? Стандартный набор интеллигентного мальчика. Я ничего не упустил?

– Еще девственницы у меня никогда не было, – еле слышно прошептал Антуан.

– Как же я мог забыть! Конечно, девственница, символ чистоты и непорочности, фетиш, можно сказать. Хотя постой, старшеклассницы у вас разве не…

– …

– Понял. Хотя и не ожидал. Быстро у вас прогресс происходит. Мне, старику, и не поспеть. Ну что… осталась не раскрыта тема инцеста и жесткой педофилии. Ты как сам-то, детей любишь?

– Нет, нет! – возмущенно замотал головой обалдевший парень.

– Значит, по инцесту. Мамочку обожаешь, значит.

Антуан аж задохнулся, слов ему явно не хватало.

– Ладно, ладно, верю, – успокоил его Алик. – Сам тебя делал. Ты же среднеклассик все-таки, а не сырьесранец какой-нибудь. Только вот смотри, что получается. Смерти для человека ты у меня просил? Просил. О гомосеках думал? Думал. Школьниц трахать хотел? Хотел. О наркотиках мечтал? Мечтал. И при этом тебе еще символ чистоты и непорочности подавай, и его опоганить хочешь? К тому же ты не любишь детей и маму.

– Что?

– Хорошо, последнее, положим, шутка, но все остальное-то – правда. И ты еще смеешь спрашивать, зачем я тебя воскресил, о тюрьме и воздухе свободы что-то лепечешь, упреки бросаешь?

– Прости, Господи, грешен я перед тобой. Убей меня, смерти я заслуживаю, – совсем расклеился Антуан.

«Зачем я его чморю? – удивился сам себе Алик. – На автопилоте? Ведь это же я хотел зажечь. Это я такой. А он всего лишь мое отражение. Тогда зачем? А из-за понтов. Не по статусу богу растлением своих детей заниматься. Смешно. Я думаю: как выгляжу в его глазах? Очень смешно. А еще привык я всем чувство вины внушать, поскольку самому стыдно. Пусть ему тоже стыдно будет. И мне, глядишь, полегче станет…»

– Это хорошо, Антуан, что ты все понял. Но убивать я тебя не буду. По-другому я решил с тобой обойтись.

– Я ко всему готов, все приму от тебя, Господи.

– Вот и отлично, значит, будем осуществлять.

– Я не понимаю, что осуществлять?

– Да мечты твои идиотские. Школьницы, наркотики, пидорасы, девственницы и тому подобную лабудень твою.

– Зачем, Господи?! – глаза Антуана округлились, Алику даже почудилось, что он слышит хруст в его голове.

– Опять? Опять сомнения? – театрально разъярился он. – Верить не можешь, силенок не хватает? Я же говорил, что у меня на тебя особые планы. Жизнь ты видел, смерть тоже. Пришло время греха. Воспринимай это как курс молодого бойца. Спецподготовка к особому заданию. Вопросы еще есть?

– Последний, Господи. А что такое «азохенвэй»?

Вопрос поставил Алика в тупик. Объяснить старинное еврейское выражение было сложно. Слишком многое тогда пришлось бы объяснять.

Оттянуться, как было задумано, не удалось. По крайней мере Алику. Ну, бабы… Одна, две, восемьсот пятьдесят четыре. Баб, между прочим, и в Москве Алику хватало. С избытком даже. Школьницы с чупа-чупсом вообще бесили. Особенно чупа-чупс раздражал. Он чувствовал себя старым дебилом, впавшим в маразм. Наркотики не вштыривали. Он и без наркотиков мог представить себе такой глюк, что наркотики, увидев этот глюк, испугались бы и убежали. Статус бога отравлял все удовольствия. Только соберешься устроить какое-нибудь грязное запретное свинство, представишь его, обсмакуешь, возрадуешься, как сразу же становится скучно. Типа уже все испытал – и свинство, и чувство гадливости после свинства. Приход, отходняк и покаяние. Многия знания – многия печали. А знания у Алика в этом мире были все.

Антуану повезло больше. Он наслаждался запретными плодами, как голодающий негр гуманитарной помощью. Искренне и неподдельно. Школьницы вызывали у него трепет, чупа-чупсы восхищение. Алик даже и не предполагал, что такие удивительные вещи можно с чупа-чупсом творить. Когда Антуан расправился с первой девственницей, он бухнулся в ноги Алику. Опять стал целовать его ботинки и со слезами счастья на глазах бормотать:

– Слава тебе, Господи, я был там. Я был там первый. Там не было никого раньше. Только я, первый… О! Господи…