Книга Ты и я, страница 15 – Никколо Амманити

Время шло, и сестре становилось все хуже. Ее так трясло, словно у нее была лихорадка. Она походила на волнорез, на который обрушивались волны боли. Лежала с закрытыми глазами, но не спала. Я слышал, как она тихо жаловалась:

— Твою мать. Дрянь какая. Не могу. Не могу так больше…

Музыка продолжала равномерно вливаться в мои уши, сестра между тем то поднималась с дивана, то снова ложилась на него, до крови царапала себе ноги, привставала, металась, прижималась лбом к дверце шкафа. Лицо ее искажалось от боли. Время от времени она начинала глубоко дышать, уперев руки в бока.

— Ну же, Оли, ты прорвешься… Давай… Давай, черт побери.

Потом свернулась калачиком, закрыв лицо руками, и очень долго лежала не шелохнувшись.

Я вздохнул с облегчением. Подумал, что она уснула в таком неудобном положении, но, оказывается, нет. Вдруг она поднялась и стала злобно пинать ногами все вокруг.

Я снял наушники, тоже встал и схватил ее за запястье:

— Не шуми! Иначе нас все услышат. Прошу тебя…

Она посмотрела на меня полными ненависти, налитыми кровью глазами и оттолкнула:

– «Прошу тебя» — черта с два! Пошел в задницу! Надень свои дерьмовые наушники. Недоумок несчастный.

Она пнула керамическую собаку, та упала и разлетелась на куски.

Я взмолился, пытаясь утихомирить ее:

— Пожалуйста… Пожалуйста… Не шуми… Если нас услышат, мы пропали… Понимаешь?

— Отстань! Богом клянусь, убью.

Она оттолкнула меня, я врезался в стеклянную лампу, и та вдребезги разбилась.

Меня захлестнула слепая ярость. Я весь напружинился и взорвался.

— Я сам убью тебя! — Наклонив голову, я двинулся прямо на нее. — Это ты должна оставить меня в покое! Как не понимаешь? — И с силой толкнул ее.

Оливия отлетела назад и, споткнувшись, ударилась плечом о шкаф. И тут ее словно парализовало — она замерла, ошеломленная моим натиском.

— Что тебе нужно от меня? Уходи! — зарычал я. Оливия приблизилась и залепила мне пощечину.

— Засранец! Как ты смеешь…

Вот сейчас точно убью ее, подумал я, схватившись за пылающую щеку. Я почувствовал, как комок подступил к горлу, сдержал слезы, сжал кулаки и набросился на нее.

— Убирайся отсюда, наркоманка чертова! Кончилось тем, что мы оказались на диване.

Я сверху, Оливия снизу. Она вырывалась и махала кулаками, пытаясь высвободиться, но сил у меня все же оказалось побольше. Я держал ее за руки и кричал ей прямо в лицо:

— Какого хрена тебе от меня надо? Говори!

Она пыталась высвободиться, но неожиданно, словно у нее кончились силы, расслабилась, сдалась, и я рухнул на нее.

Я поднялся и отошел. Я весь дрожал, напуганный собственной яростью. Я мог убить ее. И, чтобы успокоиться, принялся с ожесточением пинать коробки. Осколок стекла вонзился в пятку. Я вынул его, тяжело дыша от боли.

Оливия между тем всхлипывала, уткнувшись лицом в спинку дивана и обхватив колени руками.

— Вот что — хватит! — Я бросится, хромая, к своему рюкзаку, достал деньги из конверта и закричал: — Вот! Бери. Держи. Только уходи! — И швырнул ей.

Оливия поднялась и подобрала деньги с пола.

— Сукин сын… Я же знала, что у тебя есть деньги… — Она взяла брюки, зажала деньги в кулаке и закрыла глаза. Слезы текли у нее по щекам. Плечи вздрагивали. — Нет. Не могу… — Она выронила деньги, закрыла лицо рукой. — Я поклялась, что брошу… И на этот раз… завяжу… А если нет, то конец.

Я ничего не понимал. Слова ее перемежались со всхлипываниями.

— Я дерьмо… Я дала ему… дала… дала… Но как я могла? — Она посмотрела на меня и взяла за руку. — Я трахалась с каким-то уродом ради одной дозы. Скотина, трахал меня прямо на парковке. Такая мерзость… Скажи, что тебя тошнит от меня… Скажи, скажи… Пожалуйста… — Она опустилась на пол и так захрипела, словно ее ударили кулаком под дых.

Не дышит, подумал я, зажимая уши, но ее хрип все равно надрывал мне барабанные перепонки.

Кто-то должен помочь ей. Кто-то должен прийти сюда. Иначе она умрет.

— Прошу вас… Прошу вас., помогите мне, — взмолился я, обращаясь к стенам.

Потом я увидел ее.

Она лежала на полу посреди разбросанных денег, никому не нужная, в полном отчаянии.

Что-то надломилось во мне. Гигант, сжимавший меня у своей каменной груди, вдруг разомкнул объятия.

— Прости, я не хотел причинить тебе боль. Извини… — Я схватил сестру за руки и приподнял.

Она не дышала, словно кто-то заткнул ей горло. Я не знал, что делать, я тряс ее и хлопал по спине:

— Не умирай. Прошу тебя. Не умирай. Сейчас помогу тебе. Придумаю что-нибудь…

И тут я услышал, как она совсем слабо вздохнула, сначала еле-еле… Потом чуть глубже, и с каждым вздохом все сильнее, пока наконец не прошептала:

— Я не умираю. Нужно совсем другое, чтобы убить меня.

Я обнял ее, уткнулся головой в шею, носом в ключицу и разревелся.

И не мог остановиться. Слезы рвались из меня безудержным потоком. На мгновение я затихал, но тут же снова начинал рыдать сильнее прежнего.

Оливию трясло, она стучала зубами. Я укрыл ее одеялом, но она словно и не заметила этого. Казалось, она спит, но не спала. Кусала от боли губы.

Я чувствовал, что ничем не могу помочь ей. Я не знал, что делать.

— Хочешь кока-колы? Булочку? — спросил я.

Она не ответила.

Наконец я предложил:

— Хочешь, позову папу?

Она открыла глаза и пробормотала:

— Нет. Прошу тебя, не делай этого.

— Тогда что я могу сделать?

— Ты в самом деле хочешь помочь мне?

Я кивнул в знак согласия.

— Тогда достань мне снотворное. Мне нужно поспать. Я больше не могу так.

— У меня только аспирин, тахипирин и фарган…

— Нет, это все не годится.

Я опустился на кровать. Я пялился на нее как дурак, совершенно не представляя, как ей помочь.

С бабушкой Лаурой я чувствовал себя так же. Уже два года как она страдала от рака желудка, перенесла множество операций, и мы всякий раз должны были навещать ее — приходить к ней в тесную палату в больнице с креслами, обтянутыми дерматином, и журналами «Дженте» и «Эспрессо», которые листали только мы, с пластиковым покрытием на мебели, зелеными стенами, буфетом с сухими рогаликами, нервными медсестрами в ужасных белых сабо, уродливой плиткой на крохотной террасе без всяких растений. Бабушка лежала на металлической кровати, нашпигованная лекарствами, открыв беззубый рот без вставной челюсти, а мы через силу пытались улыбаться, глядя на нее, и про себя желали, чтобы она умерла как можно скорее.