Онлайн книга «Изобилие»
|
Провал. Помню, тихо, тусклый дежурный свет. Сижу на краю настила. Рядом мужик с рыжей бородой. – …А меня жена сдала. Сама, гада. Ну, пришел домой веселый… Утром прибежит выкупать. А пить хочется. – Здесь вода есть? – оглядываюсь. Рыжий смеется. В углу грязный сухой писсуар. Встаю. Колочу в сетку, ору: – Дайте воды! Во-ды! Во-ды! Ору, помню, долго. В соседней камере зашумели. И в нашей. – Во-ды! Во-ды! – это я ору. И другие что-то выкрикивают, сетку трясут. Подходит, который меня раздевал. П-ш-ш-ш. Падаю. Прямо в глаза! – У-у-у-у-а-а!! Повалялся, проморгался. Вскакиваю. Они все смотрят на меня спокойно. – Что же вы?! Надо восстать! Никто не хочет. Опять тихо. Сижу. Рыжий что-то мне объясняет. Потом падает и засыпает. Сижу. Тихо, тоскливо. Все спят, многие безобразно храпят. Постепенно трезвею, но думать не могу. Просто жду. – Дежурный, а-а! – вульгарный женский голосок слева. Оказывается, и женщины есть. – Дежурный, а-а! Кто-то смеется, я улыбаюсь. – Эй, дежурный! – уже другой, грубый и живой. Тоже женский. – Что, девчата, хотите? – кто-то спросил. – Хотим! – ответил грубый голос. – Эх, да не сидел бы я в темнице!.. Смеется кто-то. – Дежурный, а-а! Смех. – Да дежурный, твою мать!! – истошный крик грэбой. – Скорее сюда! – Дежурный, а-а!! Появляется дежурный, который мне прыснул. Проходит. Какие-то разговоры там, ахи. Дежурный быстро уходит обратно. – А-а-а!!! – уже не тоненько и вульгарно, а душераздирающе. Бодрствующие мужчины озабочены: – Что там? Кого зарезали? Ничего не понятно. Кутаюсь в одеяло. – А-а-а!!! Потом женщина-врач с железным портфельчиком. Дежурный. Та женщина из-за стола. Вновь разговоры. Потом отчетливо: – Одевайся, пошли. – Не могу я! А-а… – Что я тебя на руках, сучку, понесу? Женские голоса. Потом обратно женщина-врач и женщина из-за стола. Через несколько минут – какая-то вся маленькая, в клетчатом пальтишке. Идет медленно, хватается за решетку. Сзади дежурный. Потом тихо опять, спокойно. – А что с ней? – трезвый вроде мужской голос. – Выкинула, – голос грэбой. – С пятого месяца. – У-у. Смотрю на сокамерников. Спят лежат. А мне места нет. Упасть, зарыться в эту массу тел и одеял боюсь. А сейчас уснуть бы… потом проснуться. Идет мимо дежурный. – Гражданин дежурный! – я ему. – Дайте водички, все подпишу. Он даже остановился, посмотрел. Усмехнулся, пошел дальше. А время идет. Медленно так идет. Еще, наверное, вечер. Приводят новых. Этих даже не раздевают. Суют по камерам. В нашу не суют – некуда. Справа, где лестница, возникают звуки борьбы. Сипят, возятся. Потом тихо. Потом: – А-а-а! – и поток нецензурных ругательств. Это мужской голос. Потом: – А-а! Суки драные, волки́ позорные!.. Вроде заткнули рот. Мычание. Парень в камере напротив, которого недавно привели, выворачивает глаза в сторону лестницы. Жадно смотрит. – Что там? – спрашиваю. – На стул Леху посадили, с-суки! Этот, напротив, в белом грязном свитере, порванных джинсах. Долго сидит у решетки, потом ложится на настил и затихает. Проводят кого-то, все лицо в крови. Еще кого-то. Потом дежурный кричит: – Мишаков! – Здесь, здесь! Забирают наверх Мишакова. Потом опять тихо. Начинаю дремать. Появилась уборщица. Протирает пол. Прошу: – Тетенька, дайте водички, а! Водит шваброй туда-сюда. Не реагирует. – Дайте, а? Глоток. – Не положено. Медленно проплывает мимо. Больше не дремлется. Время идет. Когда же утро? Башка раскалывается. Язык одеревенел, во рту все горит. Сижу, качаюсь, как индус, кутаюсь в одеяло. Долго, очень долго ничего не случается. Люди отдыхают. Храпят, сопят, свистят, мычат. Встаю. Стараюсь посмотреть, что там делается слева, справа. Ничего интересного. Ничего не видно. Рассматриваю стены камеры. Надписи всякие: «Здесь был Василий У.», «Балтон. 2.2.92.», «Трезвяк это рай». Ногтем старательно выцарапываю: «Сен. 14.03.94. Понравилось». Еще примерно часа через два начинается некоторое оживление. Выкрикивают фамилии, людей уводят. – Выпускать начали, – бормочет рыжий мужик, мой сосед. Он сидит, трет лицо, шею, грудь. Все очень быстро просыпаются. Встают, садятся, шумят. – Ельшов! – Здесь я! Из нашей камеры уводят Ельшова. Многие возвращаются. Они одеты. Их помещают куда-то дальше, влево. Опять уборщица с ведром и шваброй. Мечется по коридору. Рыжего тоже забирают. Наша камера постепенно пустеет. Нервничаю. – Сенчин! – Я! Наконец-то!.. Выводят. Ведут по коридору. Вот закуток какой-то. Кресло с ремнями для рук, ног, шеи. Сейчас оно пустое. О! Раковина! – Можно попить? Дежурный разрешает. Делаю пару глотков. Вода холодная, пресная. Больше не хочу. Заводят в комнату. По стенам – большие ячейки. В некоторые засунуты комки одежды. Дежурный смотрит в список, достает мою. – Одевайся давай. Одеваюсь. – Все на месте? – Вроде. Вот одет, обут. Карманы пусты. Платочек только носовой. – Одеяло сверни. Сворачиваю серое, в пятнах одеяло, кладу на стопку таких же. Возвращаемся в застенки. |