Онлайн книга «Минус»
|
— Здорово, парни? — именно спросил он и стал совать нам темную, покрытую цыпками руку. — А меня, хе, вахтерша пускать не хотела. — Н-ну дак, — неодобрительно отозвался Вадим. — Как живешь-то? — Да-а, хе-хе, не особенно… Спустились в кандейку, Димон вытащил из кармана пузырь «Минусы». — Давайте по сотне граммулек. Я на полчаса заскочил. Хе, соскучился… За встречу, а? У Андрюни глаза сразу же загорелись, а Вадим, наоборот, посмурнел: не одобряет пьянство во время работы. — На пятерых и не почувствуем, Вадь, — успокаиваю. — Если что — догоняться будем только после спектакля. — Ну, хрен с вами, разливайте! Игорек пить отказался и, задыхаясь от сигаретного дыма, покинул кандейку. Мы по очереди заглотнули порцию из единственного стаканчика. Андрюня, первым приняв на грудь, преобразился и стал рассказывать: — Тут, Дименций, столько событий — башка лопнуть готова! Короче, отмечали тихо-мирно день рождения Таньки Тарошевой, набрались прилично, всё вроде путем, уже собрались в автобус залазить, и тут молодой этот наш, вон который ушел… он вместо тебя, кстати… Послушав про избиение Лялина и последствия этого избиения, я попытался влезть со своим — как меня чуть не сделали убийцей, но Димон вскоре перебил завистливым вздохом: — Да-а, весело вы живете… Бухгалтершу-то не обули еще? — Отменили, — рубанул бригадир и стал наливать водку в стаканчик. — И так геморрои со всех сторон. Потом, может, когда… — Ничё, зато пидора проучили, хе-хе. А мне вот, — Димон вновь горько вздохнул, — а мне и похвастаться нечем… Зря я отсюда уволился. — Что, — говорю, — не катит на кладбище с трупами? — Да что трупы, трупы не главное… — Давай, давай, расскажи! Димон выпивает, дышит в рукав своего потасканного полупальтишка, дожидается, пока выпьют остальные, и затем, перемежая цепочку слов вздохами и чесанием головы, рисует картину своей новой жизни: — Четыре человека бригада. И босс сверху, Леонид Георгич. Работаем каждый день. Можно день-другой прогулять, ну, хе, проболеть официально, только денег за это, ясно, ни копья не получишь. А за день, бывает, по три могилы заказывают. Летом, говорят, нормально, а сейчас, бля… Почва на полметра — как кость. Покрышки если жечь — прогревается, только где их набраться. Ходим вдоль трассы, ищем… Еще эти, из дома инвалидов, достают — дохнут один за другим. Их впритык, гроб к гробу ложим, траншеей такой. И ни копья навара с них, да и с нормальных — бутылку водяры сунут на всех и по полотенцу. У меня этих полотенец уже хоть продавай… Один раз, правда, хоронили богатого, так дали каждому по сотке, «Столичной» пузырей пять, нарезки… А, бля, пашем-то… Вон, все руки стер ломиком. — Димон показал нам свои изуродованные клешни и спрятал, зажал их между колен. — Зарплаты, хе, не видали еще. Хотя б талончики… Звоню сюда каждый день — мне же расчет выдать должны, — сегодня наконец-то часть выдали… — Чего? Выдали? — подскочил Вадим, аж сигарету выронил. — Шестьсот сорок рублей. Еще осталась почти тысяча… Унты бы купить, а то весь день на морозе… Бригадир, не слушая его и ничего не объясняя, скрылся за дверью. — Куда он? — не понял Андрюня. Я-то, кажется, догадался, но боюсь особо надеяться и тем более вслух предполагать, что Вадим побежал узнать насчет получки. Поэтому хватаюсь за «Минусу»: — Давайте хлебнем. Допили. Вадиму оставляем в стакане. Пустая бутылка спрятана под топчан. — А тут как-то поручили мне гроб заколачивать, — продолжает Димон. — Ну, беру гвоздь, молоток и — не могу. Рука не шевелится… Такая девчонка в гробу, я на нее все прощанье смотрел… Я слушаю без всякого интереса. С замиранием духа жду бригадира. Кассирша, понятное дело, ворчит: — Обязательно за две минуты до закрытия надо… Игорек уже получил свою долю, счастливо улыбается. — Сколько? — трясем его. — Мне триста, а вам вроде побольше. Вадим, расписываясь в ведомости, не выдержал, хохотнул. В его протянутую ладонь опускается пачка купюр, сверху — мелочь. — Ну? Ну? — лезет к нему Андрюня. — Триста? Пятьсот? Вадим зажал деньги в кулак и отошел. Андрюня нырнул в окошечко. — Уберите голову! — раздраженный голос кассирши. Тот дернулся, ударил затылком фанерину и еще сильней разозлил всемогущую выдавальщицу денег. Она почти завизжала: — Вы еще разломайте здесь всё! Разломайте! — Ну, извиняюсь, — бурчит качок, жадно следя, что происходит в маленькой, набитой деньгами комнатке. «Вот бы вломиться туда!» — наверняка мечтает. Вадим тем временем проверил получку, удовлетворенно выдохнул: — Пятьсот восемьдесят пять, как с куста! — Да уж, с куста, — говорю. — Попахали за них дай боже… Андрюня, получив денежку, тут же принимается пересчитывать. — В сторону можно, — пытаюсь его отпихнуть, — не загораживай. Тупой богатырь не реагирует, он напряг все свои мускулы, стал каменным. Только пальцы шевелятся, перебирая купюры, да губы шепчут: — …двадцать, тридцать, сорок… — Сенчин! — кричу через его плечо кассирше. — Сенчин, тоже рабочий сцены! Зарплата — событие не просто праздничное, а из ряда вон выходящее. Сразу появляется смысл в жизни, в работе, какой-то маячок впереди. Но зарплата бывает так редко, так редко держишь в руках сразу такое количество денег, что становится не по себе… Деньги сразу меняют нас — мы неразговорчивы, напряжены. Нам теперь есть что терять. А терять-то не хочется. И, спрятав получку в кармане, разбогатев на пять с половиной сотен, сидим в тесной и душной кандейке в позе озябших воробушков, помалкиваем. Все бы, чувствую, с удовольствием выпили, съели чего-нибудь вкусного, но так трудно вытащить под чужие взгляды родимую пачечку, бросить в общак две-три десятки и предложить: «Давайте-ка загудим!» Когда эти две-три десятки единственные, сделать это намного легче. — М-да, — кряхтит и мнется на стуле Димон, что-то готовясь, но никак не решаясь сказать, на что-то (да понятно, на что) вызывая нас своим кряхтением. Его никто не поддерживает, и через пару минут он поднимается: — Ладно, пойду… Отоспаться надо, завтра… ох, на две могилы заказ поступил… Вадим, пересилив боязнь растерять свою плотную пачечку, все же выдавливает: — Как, может, вздрогнем? Отметим?.. Но реплика эта падает в пустоту: Андрюня что-то бормочет о новом свитере, и Димон спешно прощается и уходит. |