Онлайн книга «Минус»
|
— Слово «фашизм» я всегда знал как крайне ругательное, — снова подает голос Ахатов. — Я вот специально принес словарь Ожегова и хотел бы озвучить определение фашизма. — Озвучьте. — «Фашизм. Форма открытой террористической диктатуры империалистической буржуазии, опирающаяся на силы антикоммунизма, шовинизма и расизма, направленная на уничтожение демократии, подавление рабочего движения и на подготовку агрессивных войн». — Всё? — Да. — Ксерокопия у вас имеется? — Конечно, — Ахатов относит судье бумагу. Адвокат поднимает руку: — Разрешите, ваша честь, гм, задать истцу вопрос? — Разрешаю. — Господин, м-м, Ахатов, вы — издатель газеты «Русская правда», где из номера в номер публикуете крайне националистические, ксенофобские, антисемитские статьи. Достаточно процитировать, э-э, несколько заголовков… — В чем вопрос? — перебивает судья. — Вопрос, гм, в том, кем считает себя истец. Судья поворачивает утомленное лицо к Ахатову: — Кем вы себя считаете? — Я… — тот держит паузу, но пауза эта уверенная, патетическая. — Я считаю себя русским националистом. — Так! — В голосе адвоката послышался азарт, как у рыбака, увидевшего, что поплавок дернулся. — Уменя тоже, гм, имеется словарь Ожегова. В определении фашизма присутствует, м-м, слово «шовинизм». А шовинизм… Разрешите зачитать, ваша честь? — Изба-читальня какая-то, — ворчит, морщась, судья, но разрешает: — Ладно, давайте. — «Шовинизм. Крайний, гм, национализм, проповедующий расовую исключительность и разжигающий национальную вражду и, м-м, ненависть». Кроме того, ваша честь, мой, м-м, подзащитный назвал господина Ахатова идеологом, гм, русского фашизма. Заострю внимание на слове, м-м, «идеолог». — Адвокат быстро находит нужную статью и, уже не спрашивая разрешения, читает: — Слово «идеолог» определяется как, гм, «выразитель и защитник идеологии какого-нибудь общественного класса, общественно-политического строя, направления». Например: «Коммунисты — идеологи, м-м, революционного пролетариата». Судя по статьям и книгам, которые издает господин Ахатов, определение идеолога к его деятельности подходит полностью. Эта атака, кажется, подействовала на судью. Он принимает от адвоката стопочку бумаг, бегло их просматривает, передает секретарше: — Приобщите к делу. — Кроме того, в своей, м-м, газете господин Ахатов неоднократно оскорбительно отзывался о христианской религии, — не сбавляет напора адвокат. — Например, гм, он назвал христианство религией рабов, уничижительно толкует Святое Писание. Мой подзащитный, будучи человеком, м-м, верующим, оскорблен этими высказываниями и, гм, подает встречный иск господину Ахатову. — И новая стопочка ложится на стол судье. В зале становится очень тихо. Лишь Александр Евсеевич взволнованно сопит да судья шуршит бумагами. Ахатов спокойно смотрит в стену напротив. Странно, что он не защищается, не протестует. — Что ж, — раздается голос судьи, — я передаю все эти определения фашизма, идеологизма экспертам. Пусть они ломают головы… А иск этот заберите и подайте в установленном порядке в канцелярию… Объявляю перерыв разбирательства. О дате очередного заседания будет сообщено повестками по месту жительства участников. На сегодня — всё. — Папа, любимый! — Дочка подбегает ко мне, обнимает ноги, а потом оглядывается и объявляет всем, кто есть в группе: — А за мной папа пришел! — Давай одеваться, — веду ее к шкафчикам. Шестой час вечера. Пятница. Я устал, хочу есть, хочу переодеться в домашнее и лечь на кровать. Утром побывал на работе, потом отвез верстальщику набор статей Синявского, затем созвонился с издательством, куда с месяц назад предложил свою большую вещь, и там мне сказали, что ее приняли к публикации отдельной книгой в твердой обложке. Заключить договор и получить гонорар можно прямо сегодня. Поехал, подписал договор почти не читая (в этом же издательстве вышла и прошлая моя книга «Минус», вторая по счету), и редактор отсчитала приличную сумму денег. Заодно порадовала и еще одним: — Из Германии хорошие вести. Начинаем переговоры по поводу «Минуса». Я заулыбался. По московским меркам сделано сегодня много дел, ведь одна только дорога от работы до верстальщика, от верстальщика до издательства заняла в целом часа три. И теперь я торопливо веду дочку домой. Погода как и должна быть в ноябре — ледяной, порывами ветер, непонятно что падающее с неба — какие-то мелкие белые шарики… — Скоро Новый год? — спрашивает дочка, почти бегом семеня рядом со мной и крепко держась за руку. — Скоро Дед Мороз придет? — Скоро, уже скоро. — А что он мне подарит? — Хм, не знаю. Что-нибудь придумает интересное. — А давай ему письмо напишем… Ветер дует то с одного бока, то с другого, то в спину, а вот колючая волна хлестнула прямо в лицо. Дочка захлебнулась и потянулась ко мне на руки. — Ну ты даешь! — возмущаюсь. — Тебе же пять лет почти. До старости, что ли, носить? — Пап, я не могу. Мне холодно! — Я тоже не могу. Знаешь, как я устал… — Пожалуйста!.. Спорить бесполезно. Беру ее на руки и несу к автобусной остановке. Садик далековато от дома, но зато он один такой, кажется, в округе: и плата приемлемая — сто пятьдесят рублей в месяц, и бассейн есть, и, главное, можно оставлять ребенка на ночь… В последнее время дочка ночует здесь довольно часто. — Ты мне чего-то купил? — спрашивает, когда оказываемся в салоне автобуса. — Чего-то купил, — в тон ей отвечаю. — А чего? Садимся, я расплачиваюсь с кондукторшей, затем достаю из сумки батончик «Милке Вэй». — Вау! — радуется дочка. — Класс! — Не надо говорить это «вау». — Мне действительно оно не нравится, тем более — напоминает о Тане, она тоже часто так вскрикивала… Когда я предложил купить ей контактные линзы, она изумилась: «Вау! Сенчин, ты прогрессируешь на глазах!» От садика до дома минут двадцать езды. Я не знаю, о чем разговаривать с дочкой, и потому задаю ей те же вопросы, что и всегда (на протяжении уже пары лет): — Тебя как зовут? — Настя. — А полностью? Она набирает в легкие воздуха и выпаливает: — Анастасия Романовна Сенчина! — Правильно. А где ты живешь? — В Москве. — Ты, что ли, москвичка у нас? — Да. — А маму как зовут? |