Онлайн книга «Чего вы хотите?»
|
– Да ничего они не чувствуют – им указку прислали, они помитинговали, чтоб неприятностей не было лично у них. – А, Сев, – вспомнил папа, – ты же недавно с Шаргуновым в Челябинске на заводе был. Что рабочие говорят? – Хм, – дядя Сева потянулся, вспоминая что-то занятное. – Говорил в основном Шаргунов. Про антинародный режим, рабочие комитеты, про роль пролетариата… Рабочие слушали с открытыми ртами – наверно, с перестройки такой экспрессии не слышали… Потом, уже после официальной части, один мужик подошел и сказал, что тут не слова нужны, а автомат. – Во, во, это правильно! – Папа стал наполнять рюмки. – Мне тоже «АКа» часто снится… Дядя Коля поморщился: – Что тут правильного? Опять революция? – А как эту власть свалить? Она до последнего держаться будет. Точнее, до последней капли нефти. – Так, Роман, ладно, – остановила мама. – Теперь твоя очередь читать. Папин пыл мгновенно исчез: – Я же не поэт. – Не капризничай. У тебя есть стихи. Прочитай то, где считалочка. – Считалочка? – оживилась Настя. – Вышел месяц из тумана? – Нет, другая, грустная… Давай, Роман, сегодня я могу требовать всё на свете. – Искать надо. Я наизусть не помню. – И он ушел на лоджию. – Хороший кабинет, – оглянулся дядя Сева. – Отсек такой… – Девочки, – заговорила тетя Лена, – а что вам на Новый год подарили? – Мне – лампу-Лосяша! – бойко ответила Настя. – Это что такое? Мама объяснила: – Настольная лампа в виде Лосяша из «Смешариков». – М-м, интересно! А тебе, Даш? – Сережку… – Представляете, – стала объяснять мама, – такая сережка красивая, стильная – серебро, – но Даше больно. Обидно: то ли ухо зарастает, то ли она бракованная. – Покажи, – попросила тетя Лена. Даша выбралась из-за стола. Сережка лежала в шкатулке на ее письменном столе… Когда вернулась, папа уже нашел свое стихотворение, просматривал его, беззвучно шевеля губами. – Ну-ка, – тетя Лена приняла сережку на ладонь. – Так, конечно! Она не для уха, а для пупка! – Бли-ин, – расстроилась мама, – точно! И что делать теперь? Сдать обратно как-нибудь? – Пусть лежит, – сказала Даша; сообщение тети Лены ее не удивило – сама почти сразу догадалась. – Только не вздумай ничего прокалывать!.. – Что, мне читать или как? – папа раздраженно перебил маму. – Да-да, дорогой, извини. Папа кашлянул, сказал уже по-другому, как-то смущенно: – Не судите строго… Отглагольных рифм вроде немного… Да, тут слово «шакалит» есть, но прошу учесть, что стих написан задолго до того, как Путин завел на него моду… «Сквозь сон» называется. – Еще кашлянул и начал: Не у всех, конечно, но у многих: Не понять, не сделать и не встать. Хочется прийти в себя, взбодриться, Сматериться как-нибудь опять. Но лежу, и холодильник звонко Сотрясает полочки свои. Нужно ведь вскочить, ожить, заняться, Не растрачивать единственные дни! Не у всех, конечно, но у многих — Сон глубокий, долгий и пустой, Как богатыри, лежим вповалку, Нас не трогает ни холод и ни зной. Где жена? Ушла она куда-то. Пошакалит, что-то нашерстит. Дочка где-то в комнате соседней Грустную считалочку твердит: «Зайка бегал по болоту, Он искал себе работу, Но работы не нашел, Он заплакал и пошел». – Ну ничего, ничего, – похвалил дядя Сева. – Позитива, правда, не много… – Да уж кто б говорил про позитив! – засмеялась мама. – Так, теперь я… Годичной давности, памяти Егора Свиридова. Тетя Маша спросила: – А кто это, извини? – Парень, которого кавказец застрелил. В голову несколько раз… – Это тот фанат, что ли? – Во-первых, Коля, человек! И на его месте любой русский может оказаться. И будут убивать, а окружающие не шевельнутся… Об этом, в общем, стихотворение… Стоят люди над моим в томате пассерованным телом. Молча курят, крутят пальцем у виска. Что я тут валяюсь с порванной грудью белой? Что я тут блею, зарезанная тупая овца? Что стоите без дела? Никто вас, и не мечтайте, не осудит. Пинайте смело, хорошие мои звери, Замечательные мои люди. После этого немного пообсуждали национальные проблемы в Москве. Все в той или иной степени были недовольны обилием гастарбайтеров, хамоватых кавказцев. – Но ведь это участь всех столиц, – заметила тетя Маша. – Я вот в Хельсинки часто бываю, и там очень много арабов, африканцев, китайцев… А в Лондоне, Париже, Берлине… – Я поэтому и уехала почти двадцать лет назад из Кельна, – сказала мама. – Там Германии и тогда почти не чувствовалось. Вернулась сюда, а теперь и у нас… еще хуже. – Ты жила в Германии? – заинтересовался дядя Коля. – На каких условиях? – Окончила институт и уехала. Работала в Кельнском университете… – И по своей воле вернулась? – в его голосе слышалось искреннее недоумение. – Ну да. А что здесь такого? – Я бы вряд ли вернулся… Я, конечно, люблю Россию, но… но если выбирать между ней и Европой… Здесь жить изо дня в день – тяжело. Невыносимо даже, если сознавать, что живешь. Поэтому вот и глотаем горькую. – Так, Коль, детей мне не… это. Все хорошо будет в России – мы победим и сделаем… – М-да, сомневаюсь. – Так, кто следующий читает? Маш, давай. – Я не пишу стихов, ты что… – Зато переводишь. Как раз что-нибудь из современной финской поэзии. Тетя Маша повспоминала. Вспомнила. – Да, есть одно. Только оно тоже невеселое. – Поэзия, как и проза, редко бывает веселой, – сказал папа. – Слушаем. Всклокоченные деревья стоят вдоль дороги. Она гуляет в заболоченном парке и плачет о людях, которые никогда не сумеют полюбить друг друга с одинаковой силой и одновременно. В метро пожилые мужчины вянут от остановки к остановке, и она чует запах их тоски, ползущей туда, где когда-то у девушек были платьица как цветочные поляны. Пластмассовые Санта-Клаусы влезают в окна, как воры, |