Онлайн книга «Записки гробокопателя»
|
Я (прерывая): Сергей Алексеевич, а ведь под сомнение поставил не только я, но и недавнее решение политбюро… Филимонов (прерывая): Не будем так, не будем так… нас никто не уполномочил, и вы, наверное, не владеете за всех. По нашему перечню, если речь идет о частном случае, если там один, ну два человека, можно показать. Когда же мы начинаем на факте двух-трех человек делать обобщение… Нет, художественная сторона у вас там есть, присутствует, и вы это выливаете, хотя они и строительные. Я: Главный редактор журнала предоставил цензуре и Главному политуправлению полный карт-бланш… Филимонов: Кого? Я: Предложил дать рецензию, отзыв, комментарий — что угодно в том же номере, где и повесть… Филимонов: Мы с вами ни к чему не придем… Я: Значит, вы считаете, что мы с вами не найдем общего языка? Филимонов: Почему? Общий язык я имею и сейчас. Я: Давайте договоримся о встрече, а? Филимонов: Давайте, хотя и ни к чему. Канцелярская папка с надписью «Склока» (история «Стройбата») начала распухать. В конце октября 1988 года я во второй раз подошел к старинному особняку на Кропоткинской. Главная военная цензура. Дежурный, сличив меня с паспортом, вызвал лейтенанта. Тот повел тайными ходами и у очередной двери сдал полковнику. Полковник, оправив мундир, постучался в нужный кабинет, вошел и, кивнув в мою сторону, мрачно сказал встающему из-за стола генералу: «Вот». И отошел к стене. — Добрый день, Сергей Евгеньевич, — радушно сказал старый седой генерал. Как самочувствие? Присаживайтесь. — Насчет разъяснений, — виновато напомнил я, занимая назначенное генеральским пальцем кресло. — А здоровье никуда, все плачу по ночам. — Пилюльки, может, какие, — посочувствовал генерал. Первое время наш разговор пробуксовывал, не схватывался, нудно повторяя телефонный. Тем не менее я что-то молол, апеллируя к Политбюро. — Политбюро не надо трогать, — генерал вдруг резко изменил рыхлый ход разговора… — Есть перечень. Он достал из сейфа красную книжечку и, полистывая ее, приговаривал: — Во-первых, вы писатель… Не может быть, что вы не в курсе. Есть перечень сведений… Главлит им руководствуется… — Дозвольте взглянуть. — Да у вас же у самих, наверное, есть? Я театрально развел руками. — Откуда? Ничего у нас нет. Голяк. При этом я блудливо выкручивал шею, стараясь заглянуть в лежащую перед генералом книжечку. Генерал же локтем загораживал текст. — Вы прям как второгодник, Сергей Евгеньевич, — по-отечески пожурил он, списать хочете… — В точку попали, товарищ генерал; я и есть второгодник, в девятом классе выгнали на… Генерал расцвел. — То-то я и думаю: писатель, а такие слова… Я закивал. — Все правильно, Сергей Алексеевич, все правильно… взглянуть бы, а? По-свойски, по-военному: вы — генерал, я — рядовой. — Так ведь секретно, — вяловато отбивался цензор. Но чувствовалось, что показать хочется. — Какие там секреты, Бог мой! — порол я ахинею, зацепившись за краешек заветной брошюры. — Вы мне покажете, я ребятам своим перескажу, друганам, товарищам по перу: Маркову Георгию Мокеевичу, Проскурину Петру Лукичу, Бондареву… расскажу им, чего нам можно, чего нет. — Знакомы с ними? — уважительно удивился генерал. — А то. Домами дружим, в баньку ходим, бабы наши фасоны обсуждают… И генерал поддался. Он повернул ко мне текст, ладонями прикрыв при этом номера параграфов сверху и снизу, для прочтения оставался лишь узкий просвет. — Еще чуть-чуть, — игриво упрашивал я цензора. — Ка-апельку. Только параграф. С таким же энтузиазмом я в свое время склонял к любви особ противоположного пола. В данном же случае мы скорее напоминали голубую пару. Но генерал был крут: — Параграф не надо! — рявкнул, сведя на нет мои домогательства. — Чего могу — даю. И — будет! В щели между чисто вымытыми генеральскими ладонями значилось следующее: Перечень сведений в Вооруженных Силах СССР, запрещенных к открытому опубликованию. СЕКРЕТНО № 2651 «Утверждаю» 21 июля 1988 С. Ахромеев Упоминание о низком политико-моральном состоянии личного состава Вооруженных Сил СССР, в том числе о негативных отношениях между военнослужащими… Сведения о неудовлетворительном состоянии воинской дисциплины (общая оценка, характер, взыскания, количество…) в центральных и окружных открытых видах информации… — Мы уж и так и сяк пытались… — генерал вздохнул, — все равно политико-моральное вылазивает… Вы, Сергей Евгеньевич, думаете, что в стройбате собраны… — Я не думаю, я служил в этом стройбате, товарищ генерал. Нас в шестьдесят девятом согнали из всех стройбатов страны, сволочь, неугодную по разным причинам, и гнали на исправление в Билютуй, в Забайкалье. Знаете, там урановые разработки. Там солдаты на полгода меньше служат, зато потом приплод не дают, себе подобных не размножают. Половое атрофируется. Генерал покачал головой, заловив меня на явной лжи. — Но вы-то дали, Сергей Евгеньевич, приплод имею в виду. — Так меня не довезли до урана. В Ангарске тормознули. Генерал оживился. — Частный случай, частный случай. Нельзя исключительный случай накладывать на все вооруженные силы. У вас там драка, рота на роту… — Да я сам в ней участвовал. — Все равно: частный случай. Два-три человека, группа даже — пожалуйста. А часть целая — не на-адо. Это неправильно будет. В редакции же все знают. Заместитель главного редактора знает. Перечень утвержден маршалом Ахромеевым. — Какой маршал у нас, однако, интересный! Одной рукой цензуру утверждает, а другой Рейгана уверяет, что у нас свобода слова. Нехорошо получается. Наш разговор пошел по второму кругу. У генерала начался обед. В кабинет робко протискивались подчиненные, безмолвно напоминая шефу о своевременном приеме пищи, но генерал разговорился. — Я даже, честно говоря, удивился, как это журнал берет такую повесть. Еще еврей там у вас… Политическое у вас там. Национализьмом пахнет… солдаты женщин в казарме сношают… Неэтично. — А вы читали «Один день Ивана Денисовича»? — перебил я генерала. Полковники, прилипшие к стене, синхронно дернулись, укоризненно взглянув на меня как на пукнувшего не ко времени недоросля. Но генерал не смутился, лишь трясанул погонами. — Да. Знаю такой роман… Вам страницы предоставлены, а вы и рады… |