Онлайн книга «Записки гробокопателя»
|
Женька тем временем высвободил челим из вялой Мишиной руки, обтер сосочек и протянул Люсеньке. — Богдан, — из сонного омрачения возник голос Миши Попова, — ты новье будешь брать на дембель? Он так вяло и незаинтересованно это спросил, что Женька не ответил. — Покажи, как надо! — переживал Эдик Штайц, видя, что Люсенька неумело, с опаской берется за челим. — Людмила Анатольевна, вы не взатяжку, вы с подсосом, не сильно… Богдан, покажи толком!.. Люсенька запыхтела чрезмерно, челим заклокотал. — Дам в лоб — козла родишь, — с закрытыми глазами пригрозил неведомому противнику Миша Попов. — Та-ащится! — радостно отметил Эдик Штайц. — Готов Мишель. Конопелька-то наша, тутошняя. А то фуфло, фуфло… В данном редком случае Эдик Штайц был прав. В настоящий момент курили его анашу, его изготовления, а главное — его замысла. Минувшим летом весь отряд по воскресеньям вместо выходных стали вдруг вывозить на поля собирать картошку. Как пионеров. Только возили почему-то в зэковозах — длинных машинах с высокими бортами, внутри лавки поперек, а над головой решетки, даже не встать. Хорошо хоть без охраны. Картошечку собирали соответственно. И себе, и Городу, и кому там еще… Коля Белошицкий сразу надумал, как мимо дела проплыть. Шел по гряде, ботву обрывал, возле грядки складывал, а напарник следом бежал и черенком лопаты грядки ворошил. Картошечку не трогали, упаси Бог. Картошечку на зиму оставляли зимовать. А офицерье в машинах сидит, не смотрит. Тем более холодно — снежок уж начал капать. Неуютно. План считали по грядкам, не по картошке, и получилось, что в отделении Богдана перевыполнение. А собирали только Фиша с Нуцо. Всерьез ковырялись. Ну им простительно — народ деревенский. Тогда-то Эдик Штайц и обнаружил, что здесь конопли завались. Правда, по колено только, но сойдет в армейских условиях. Начался лихорадочный сбор. Потом Эдик пробил коноплю, пыльцу замацовал — анашка получилась первый сорт. Только вкуриться нужно — с первых разов не пробирает. А потом благодать: с табачком растер, косячок набил — и торчи!.. — Богдан, — уплывающим голосом пробормотал Миша Попов, — пихни колючего… Женька не реагировал. Он пристроился в самом углу, приняв Люсеньку под крыло, тихонечко ее полапывал. Костя сидел напротив, ему стало совсем хорошо и хотелось, как всегда под кайфом, посмеяться и еще — стихи посочинять. Свечка разгорелась вовсю, коптящий язычок пламени вырос из консервной банки и метался перед оконным стеклом… «Шарашится по роте свет голубой и таинственный… — сочинял Костя, спрятав лицо в ладони. — Шарашится по роте свет голубой и таинственный… И я не совсем уверен, что я у тебя единственный…» — Богда-ан! — угрожающе прорычал Миша Попов. Женька отлип от Люсеньки. — Чего тебе? — Пихни колючего… — Завязывай, Мишель, понял? Сказал — нет, значит — нет. — И снова приобнял библиотекаршу. Миша Попов последнее время ходил не в себе. Он вообще курил мало, он на игле сидел. А в последнее время сломалась колючка — деньги у Миши кончились. На бесптичье он даже выпаривал какие-то капли, разводил водой и ширялся. Доширялся — вены ушли. И на руках и на ногах, все напрочь зарубцовано. Женька сам не ширялся, но ширятель был знаменитый, к нему из полка даже приезжали. Он Мишу и колол. А недавно сказал: «Все, некуда». Мишаня в слезы: как некуда, давай в шею! Женька орать: «Ты на всю оставшуюся жизнь кайф ломовой словишь, а мне за тебя вязы!» От скрипа коек проснулся Старый. То лежал, смотрел на них, но спал, а сейчас зашевелился — разбудили. Костя протянул ему челим, Старый принял его в мозолистую корявую руку. Ни у кого в роте таких граблей не было, как у Старого. Отпустил бы его капитан Дощинин на волю, чего он к нему пристал?.. — Хочешь, я с Лысодором поговорю за тебя? — спросил Костя. — При чем Лысодор, он без кэпа не решает, — ответил Старый и вернул Косте челим. — Не хочу. А Дощинин не отпустит. Он достал обычную папиросу и, видимо с отчаяния, так сильно дунул в нее, что выдул весь табак на Эдика Штайца. — Констанц, оставь мне бушлат, — попросил Старый. — Тебе зачем?.. — О чем говорить! — кивнул Костя. — Заметано. Костя вдруг осознал, что дембель завтра, вот он, рядом. И даже покрылся испариной. И встал. — Чего ты? — спросил Женька. — Пойду помогу, ребята возятся. Фишка с Нуцо… — Сиди! — Женька за ремень потянул его вниз. — Только кайф сломаешь. Сиди. Люсенька закемарила. Женька подсунул ей под голову свою подушку и надвинул фуражку, чтоб скачущий язычок пламени не мешал глазам. Потом Женька встал посреди прохода и обеими руками шлепнул по двум верхним койкам. Койки заскрипели, отозвались не по-русски. — Не надо, Жень… — вяло запротестовал Костя. Но Богдан уже сдернул с верхних коек одеяла. — Егорка, Максимка!.. Сверху свесились ноги в подштанниках, и на пол спрыгнул сначала крепенький Егорка, а затем нескладный, многоступенчатый полугрузин Максимка. Оба чего-то бормотали, каждый по-своему. — Подъем, подъем! — повторял Женька, похлопывая их по плечам. — Задача: одеться по-быстрому — и в сортир. Там Ицкович и Нуцо, скажут, что делать. Вопросы? Нет вопросов. Одеться — двадцать секунд. Егорка и Максимка стали невесело одеваться. — Не здесь, не здесь. — Женька вытолкал тех на проход. — Торчит! — Коля Белошицкий тронул Женьку, показывая на Люсеньку. Людмила Анатольевва! — А-а… — донеслось из Люсеньки. — Насосалась, кеша кожаная… — проскрипел Миша Попов. — Слышь, Богдан, гадом буду, куруха под окнами шарится, ктой-то ползает. — Ты давай, давай! — отмахнулся от Миши Женька, но на всякий случай прислушался. Было тихо. — Же-еня-я… — прошептала Люсенька. — Что с тобой? Плохо? — Тошнит… — Сукой быть, ктой-то ползает под окнами — бухтел свое Миша Попов. — Мам-ма… — простонала Люсенька. — Тошнит… — Вкось пошло, — улыбнулся Эдик Штайц. — Точняк — блевать будет! — Давай ее на улицу, — предложил не заснувший еще Старый. — На свежачок… — Не надо… — стонала Люсенька. — Ма-ма. Костя протянул руку к окну — из щели бил холодный воздух. — Сюда ее, к стеклу, похолодней, — сказал он. Люсеньку передвинули к окну, она уперлась лицом в колодное стекло. — Ага-а… — простонала она. — Лучше-е… — Блевать будет, — уверенно повторил Эдик. — Сейчас бу… Эдик не успел договорить — Люсеньку вырвало прямо на стекло. Консервная банка упала на пол, свечка потухла. Люсенька привалилась щекой к окну, тихонько постанывая. |