Книга Все к лучшему, страница 39 – Джонатан Троппер

— Ты что, ночевал здесь? — недоверчиво спрашиваю я.

— С помидорами и луком, как ты любил в детстве, — с гордостью произносит он, сноровисто перекладывая омлет со сковородки на тарелку. — Ты до сих пор его любишь?

— Ты можешь ответить на мой вопрос?

Норм смотрит на меня.

— Я прикорнул на диване. Джед разрешил. Я хотел спросить у тебя, но ты уже спал.

— Ты что же, решил сюда переехать? — спрашиваю я.

— Всего на несколько дней, — примирительно отвечает Норм, ставя передо мной тарелку.

— Я думал, ты живешь у друзей.

Он пожимает плечами.

— Я и так уже злоупотребил их гостеприимством.

— Еще бы.

Мой сарказм Норм встречает привычной обезоруживающей улыбкой, как будто язвительное замечание адресовано не ему и можно смеяться вместе со всеми.

— Когда тебе выходить на работу?

— Я сегодня туда не пойду, — отвечаю я. Норм удивленно приподнимает брови, и я поднимаю руку, чтобы заставить его замолчать, решись он прокомментировать мои слова. — И на твоем месте я бы хорошенько подумал, прежде чем что-то говорить. От этого зависит, останешься ты здесь или нет.

Он пристально смотрит на меня, кивает и чуть ухмыляется.

— Я только хотел спросить, не нужна ли тебе соль, а то омлет, по-моему, недосолен.

Я подхватываю вилкой кусок омлета, засовываю в рот и задумчиво жую.

— Да, не мешало бы, — соглашаюсь я. — Спасибо. Норм подталкивает ко мне солонку, и она скользит по столу.

— Пожалуйста.

— Тебе вчера удалось догнать Мэтта? — интересуюсь я.

— Да.

— И?

— Сказал ему, что был плохим отцом.

— Надеюсь, он сидел, когда ты сообщил ему эту ошеломляющую новость.

— Он меня и слушать не стал, — пожимает плечами Норм, ставит сковородку в раковину и оборачивается.

Тут его напрягшийся член выскакивает в прорезь ширинки на трусах, и передо мной во всей красе предстает орудие, благодаря которому ваш покорный слуга появился на свет, — багровый детородный орган Норма.

— Спасибо, я наелся, — я с отвращением отодвигаю тарелку.

— Извини, — застенчиво, но не без гордости улыбается Норм, пряча член в трусы.

— Ладно, — говорю я. — Но я все-таки тебя спрошу. Что за фигня у тебя с виагрой?

Норм садится напротив меня.

— Я стараюсь держать себя в форме.

— В форме?

Норм кивает и откидывается на спинку стула.

— В твоем возрасте я возбуждался моментально. Только увижу девушку с красивой грудью или крепкой задницей — и у меня уже стояло так, что хоть пиши членом или полотенце на него вешай. Но мне уже шестьдесят, этот поганец стал меня подводить, и чем дальше, тем чаще. Доживи до моих лет, сам увидишь. Не так-то это просто. Поэтому я пытаюсь запрограммировать свой организм так, чтобы он снова привыкал к тому, что эрекция — нормальная повседневная функция. Чтобы, когда в один прекрасный день встанет такая необходимость, член тоже встал.

— Понятно, — тяну я так, будто разговариваю с разумным человеком. — Тебе это врач прописал?

— Нет, я сам придумал, — с гордостью признается Норм.

— И тебя не смущает, что ты весь день разгуливаешь с эрекцией?

— Наоборот, я снова чувствую себя молодым. Полным жизни.

— Я молод, — возражаю я, — но я же не расхаживаю целыми днями со стоящим членом.

Норм расплывается в своей фирменной улыбке.

— Ты сам не знаешь, что теряешь.

Звонит Хоуп. По голосу слышно: она до сих пор сердится на меня за то, что я разбудил ее вчера ночью. Я еще не на работе, и это заботит ее куда больше.

— Почему ты до сих пор дома? — допытывается она.

— Отец зашел в гости, — объясняю я.

— Но ты ведь пойдешь на работу?

— Не знаю. Пока неохота.

На том конце провода повисает многозначительное молчание: Хоуп явно думает, что мне сказать.

— Зак, — мягко говорит она, — что происходит? Может, мне прилететь пораньше?

— Не надо, — отвечаю я. — Все в порядке. Просто я неважно себя чувствую.

— Какие у тебя симптомы?

— Общее недомогание.

— Что это значит?

— Не знаю. Наверно, я немного переутомился.

— Это из-за той процедуры?

— Нет.

— Ты меня пугаешь.

В трубке воцаряется тишина: Хоуп перестает стучать по клавиатуре.

— Почему?

— Не знаю. Ты странно себя ведешь. Вчера не звонил целый день, а потом разбудил, и голос у тебя был, как будто ты напился, или обкурился, или еще что-то такое. Сегодня второй день подряд пропускаешь работу и уверяешь, что у тебя все в порядке. Это совершенно на тебя не похоже. Может, ты сомневаешься из-за помолвки? Если так, скажи честно.

— Ничего подобного, — отвечаю я. — О боже, неужели нельзя устроить себе выходной, чтобы на тебя не ополчились все кому не лень?

— Я не все кому не лень. Я твоя невеста, — ледяным голосом отрезает Хоуп, и непонятно, то ли она сейчас расплачется, то ли набросится на меня с упреками.

— Ты права. Прости.

Наше угрюмое молчание нарушает лишь треск помех — двенадцать центов за минуту международного разговора.

— Ты встречался с Тамарой? — наконец интересуется Хоуп.

— Что?

— С Тамарой. Я спросила, не виделся ли ты с ней и Софи.

Это ловушка, каверзный вопрос, и я не знаю правильного ответа на него. Но если долго молчать, Хоуп решит, будто я в чем-то виноват, поэтому я говорю наобум:

— Виделся. В понедельник.

— Ты раньше ушел с работы?

— Ага.

— Ты мне не говорил.

— Потому что в этом не было ничего такого. Тамару все достало, и я отвел Софи погулять в парк.

Хоуп знает, что я время от времени навещаю Тамару и Софи. Разумеется, моя невеста совсем не в восторге от того, что я поддерживаю отношения с вдовой лучшего друга, но никогда ничего не говорит: считает ниже своего достоинства выступать в неблаговидной роли ревнивой подружки, в то время как мы с Тамарой пытаемся преодолеть скорбь и рассуждаем о смерти. Несмотря на то что такие благородные побуждения дают мне право видеться с Тамарой, я не рассказываю Хоуп, как часто мы встречаемся и созваниваемся и сколько времени проводим вместе, потому что, если бы она узнала об этом, инстинкт самосохранения победил бы гордость, и Хоуп в гневе предъявила бы мне ультиматум: или я, или она. Поэтому я общаюсь с Тамарой, соблюдая неписаное правило: рассказывать как можно меньше, чтобы в случае чего можно было оправдаться, и тихой сапой гнуть свою линию. Хоуп видна лишь верхушка гигантского айсберга, а основная его масса коварно притаилась под водой.