Книга Пес и его поводырь, страница 62 – Леонид Могилев

— А почему никто не окает у вас? Ведь Вологодчина рядом, — спросил он Сашу.

— А чего мы должны окать. Мы должны цокать.

— Это как?

— Цасы. Цаска.

— И что?

— Так. Кое-кто. В основном, мы чисто говорим.

— Гордишься?

— А чего мне? Мы народ корневой. Север. Озеро. ГУЛаг.

— А что там у вас в ГУЛаге с ценами? Вот выйдет человек от хозяина и что? Хлебушек почем, хороша ли сметана?

— Недавно молокозавод заработал. Отличное молочко. Сметану, впрочем, лучше покупать Вельского изготовления. Но Вологда всех бьет. Вот там сметана.

На объездной появилась бензоколонка. Опупеть… Такое наворотили. Хошь в кафе сиди, хошь в магазине чипсы покупай. Хошь бензином заправляйся или соляркой. Вот только водопровод не везде. Так что прачечная наша там, где теплые ключи бьют: кому экзотика, кому спасение. Но какое белье. Какое свежее. Мне этих машин говенных не надо. Только с реки. И ни аллергий, ни лишаев. Только козлы автомобили норовят помыть. Перед входом — щит с надписью «Автомобили не мыть!» Все равно лезут. Эй, ты чего, Песка?

Пес стал падать. Опускаться медленно и заваливаться. Саша прихватил его за плечи и протащил в тень. Это, значит, метров пятьдесят. К кривому дереву.

Пес просто отлетал в какую-то бесконечную темноту. Только ему показалось, что его провело по трем огромным шестерням. Ни снов, ни видений, ни знаков. Потом день возвращался в него, свет приходил через мутную щель, и лицо Саши, склонившегося над ним, было первым признаком возвращения.

Вот так. Три шестерни, три круга, должно быть, это — круги ада, и три времени. Все это прошло через него и стальные зубья протащили его сквозь тьму веков. И вслед за ним, взвешивая на стальных точнейших весах, на двух чашках, блестящих от вечной работы, прикинул Создатель все, что у него было за душой: надежду, веру, страх…

Была там и любовь, но он, забывая о жестоких законах механики, преступно длил свое прощание на давней трамвайной остановке. Только он забыл, в каком это городе и в какой стране! В этом он был виновен. Трупы эти служебные, ножи и пули, кровища вечная — это все ничего, это военное, это ладно. Он забыл главное слово, и слово это было — любовь! А когда вспомнил о ней, то неумолимая сталь перерезала те тончайшие нити.

Паперти, площади, разное солнце разных стран…

Вино такое же дерьмовое, как эта рицина. Везде есть своя рицина и уза своя. Брага каргопольская. В этом больше любви, чем в винище элитном! Рвут шестерни, перемалывают, и поломанные иголки уходят своими фрагментами внутрь, в глубину, откуда их никакой хирург не достанет. Что теперь будешь делать, Саша?

Почти всю воду из их запасов израсходовал его друг.

— Ты, Песка, очнулся. И это хорошо. Скоро роща. Там отлежишься. И на пароход, может, успеем.

— А если не успеем?

— Да что нас не пустят, что ли?

— Куда?

— В скит.

— В какой?

— А где мы были?

— Если в Анну идти, то на пароход не успеем. Надо на пароход. В монастыре отлежусь. Там хорошо. Прохладно. Пошли, однако.

Им, этим ступеням каменным, наверное, тысяча лет. Вон как ногами побиты. Мулашки вниз бегут. Албанцы с грузом. Монахи. Какушки мулашкины под ногами, но вот попался фонтанчик с водой. Теперь не пропадем. Они долго сидят, пьют, умываются. Море уже близко. Пристань. Там пиво баночное, холодное, и булка с сыром. Или с ветчиной. Это — кто как захочет. А они на горе побывали, и Пес ожил. Вон как лапами засучил.

На паром они опоздали. Немного так, минут на десять. Но дело еще не было безнадежным. Вот протелепает он до Дафнии, потом вернется и заберет их. Пока можно на пристани посидеть. Посмотреть на море. Облачка нанесло. Как в насмешку. На горе бы их. Да ничего. Вот и паром показался, только что-то не собирается снова приставать. Зачем? Груз взят, груз принят, а то, что на пристани два мужика семафорят и два монаха просят развернуться, это так. Служебному греку сделать лишний расход топлива — да вы смеетесь?

— Вот так, Болотников. Пошли ночлег искать. Да поесть бы чего.

— Ты в сарай портовый зайди. Вон грек яблоко трескает. Купи у него хлеба или что там еще есть?

Пес отправился на переговоры и получил полный отказ. Ни за деньги, ни так.

Они сели под деревом. В тени.

— Там скит. Как называется, не помню. Еще дальше — Павла. А этот — маленький, не помню… Пошли. Красивый домик. Примерно, с километр или менее того. Какие наши годы?

Эти полкилометра стали для них самыми трудными. Причем Пес включил свои служебные, последние возможности. Как он умел это делать. А Саша приуныл. В глазах у него поплыли мошки белые. Идти нужно было по узкой тропе вверх.

Скит возник вдруг прямо за поворотом. Огромный огород, красивое красное здание с верандой и солнечной батареей. Они присели за столом, у входа, и, прежде чем позвонить, Пес помолился.

Вышел, спустившись по лестнице со второго этажа, монах. Он хорошо говорил по-английски.

Оставить их на ночь парень не мог. Старец отбыл по своим делам и благословения на прием гостей не оставлял. Не мог он их пустить, но еды вынес. Основательный пластиковый пакет вынес и от денег отказался. Саша совершенно растрогался, обнял грека, расцеловал. До Павла совсем немного, подтвердил монах. Подкрепившись, дойдете за полчаса, сказал он.

Они сели под оливой. Полная тень и роскошь травы. В пакете — хлеб, оливки, кальмара килограммовая банка, голубцы овощные. Сардинки.

Эту трапезу следовало запомнить до гробовой доски.

Русскую речь они услышали через час, подходя к архандарику.

Не работал никакой архандарик, ремонтировался, а советские абхазы заканчивали трудовой день. Пес предположил относительно их национальности, зная некоторые особенности речи и способы носить одежду. Каких только способов ношения одежды и особенностей речи он не знал.

— Бог в помощь, — приветствовал Пес высокого мужчину, как видно — начальника.

— Бог в помощь.

— Слышим родную речь. Думали, померещилось. А где отцов найти?

— Каких?

— На пароход опоздали. До утра бы прилечь.

— А не работает гостиница. Ремонт у нас. С месяц еще.

— А другая есть?

— Откуда? И начальство в отъезде. Не можно.

— Это конец, — сказал Саша и сел на землю.

— Откуда вы вообще?

— С горы. Заплутали малость. Два дня плутаем.

— А спали где?

— На вершине.

— Там же холодно.

— Не холодней, чем за облаками.

— Совсем вижу, доходяги. Ели чего?