Книга Клон, страница 21 – Леонид Могилев

Анна Ивановна плачет, я выхожу из машины и прогуливаюсь.

Из рукописи Федора Великосельского

Надир Хачилаев

На счету Хачилаева около семидесяти освобожденных заложников. Хачилаев лакарец. Это одна из народностей в Дагестане. Он представитель одного из самых уважаемых родов. Брат Надира Хачилаева Магомед — депутат Народного собрания Дагестана.

Когда местные власти не могут справиться с обстановкой, то просят помощи у Хачилаева.

Двадцатого мая девяносто восьмого года в Новолакском районе Дагестана чеченцы захватили сразу более восьмидесяти человек и погнали их на территорию Чечни. Жители окрестных сел сформировали ополчение и блокировали границу с Чечней. Со стороны Чечни выдвинулся крупный вооруженный отряд. До начала кровавой бойни оставались минуты, когда глава правительства Дагестана Хизри Шихсаидов, которому подчинены силовики республики, пришел к Хачилаевым.

Братьям удалось остановить войну и забрать заложников.

Тогда дагестанские власти, убоявшись содеянного, решили разоружить и Хачилаевых. На рассвете, когда дом, где они находились, был полностью блокирован, братья поговорили с премьер-министром по телефону. Однако премьер не пошел им навстречу, и в семь утра по дому был открыт ураганный огонь. Людям Хачилаевых удалось прорвать оцепление. Позже братья со своим отрядом сделали ответный жест — захватили здание Госсовета Республики. Теперь Магомед Хачилаев в тюрьме, а Надир — персона нон-грата в республике. Он скрывается в Чечне и освобождает заложников.

…Старик-заложник вышел из «рафика». Анна Ивановна пошла ему навстречу и потеряла сознание. Ее подхватили.

— Может, передумаешь? — спросил Костя.

— В огне брода нет.

— Ну, тогда с богом.

Когда колонна ушла на российскую сторону и замыкающий «УАЗ» скрылся за поворотом, я заплакал.

— Добро пожаловать в свободную Ичкерию, — торжественно произнес мой сопровождающий. Он был худ, невысок ростом и без оружия.

Я оказался в ауле, название которого забыл, посреди пьяных, только отошедших от разборки чеченцев. Меня повели в дом.

— Андрюша! — окликнули меня.

— Да.

— А я Ахмед.

— Я рад за тебя.

— В плен хочешь? Выкупа много будет? Ты богатый?

— Гол как сокол.

— Все так говорят вначале.

Это был мой первый чеченец, с которым я говорил в Ичкерии.

— Видишь вон тот дом?

— Который?

— С зеленым забором и черепичной крышей.

— Вижу. А почему у тебя черепичная?

— Это не у меня. Это у бывшего председателя. Туда иди. Вот.

И он отдает мне свой мешок и автомат.

— Зачем это?

— Неси. Устал я маленько. Да еще кое-куда зайти нужно.

— А… Это… Дойду я до него?

— Не говори чепухи. Ты у меня в гостях. А кто обидит — стреляй. — И он громко смеется. — Иди, там вроде гостиницы. Тебя ждут.

И Ахмед оставил меня одного, совсем недалеко от живописной группы чеченов, которые еще только-только отошли от разборки по поводу заложников.

Меня всегда умиляли в новостях кадры с аккуратными заборами вокруг чеченских домов. В эти эфемерные сооружения вкладывалось столько труда. Нужно было и трубу нарезать, и жесть накроить, и узор сделать. А если кирпич, то тоже кладка с какими-то прибабахами. Заборы эти означали в сравнении с русскими, даже крепкими и замысловатыми, одно — у них вселенная бытовая, она же крепость, — это дом. У нас — весь белый свет. И внутри должно быть то же самое. Я открыл калитку и шагнул во двор, весь в деревьях.

Мне не удалось осмотреться, поскольку тут же открылась дверь и навстречу мне вышел юноша в кожаной куртке поверх спортивного костюма.

— Заходи, гостем будешь.

— Аллах акбар, — зачем то приплел я.

— Хайль Гитлер, — отозвался он и принял у меня автомат и мешок. — Добро пожаловать на землю свободной Ичкерии.

Из средней большой комнаты меня провели через кухню, где прямо из трубы, из шланга какого-то гофрированного, просунутого в плиту, шел газ. Пламя горело ровно и невозмутимо. В казане варилось мясо.

— Кушать будем. Отдохни пока.

Вторая по коридору комната была приготовлена для меня. Койка с панцирной сеткой, застеленная солдатским одеялом, подушка, чистые простыни и наволочка. Матрас. На столе — древний советский графин и граненые стаканы. На стене — громкоговоритель. Я покрутил ручку громкости. Тишина. Шкаф обычный, канцелярский. Окна во внутренний двор. Там беседка, сад и стена уже глухого каменного забора.

Я присел на койку, осмотрелся. На спинке кровати висело полотенце. Значит, где-то была и ванная комната. Я вышел в коридор.

— Как звать тебя, юноша? — позвал я парня.

— Магомед.

— Хорошее имя.

— А главное, редкое. Чего хочешь? Сортир дальше по коридору. Умывальник там же.

Никакого водопровода не было в помине. Не работал. Но все здесь умиляло. Унитаз дорогой, от какой-нибудь «Лаверны» или «Кратона», раковина примерно оттуда же. И эмалированное ведро с водой и кружкой на дужке. Я сходил в комнату, вынул из сумки своей зубную щетку, пасту, мыло, бритву, чистую рубашку. Умылся, привел себя в порядок. Захотелось еще немного пожить.

Я прилег на свою койку и задремал. Очнулся оттого, что кто-то на меня смотрел. Это Ахмед, прошел в комнату тихо и сидел теперь на стуле напротив.

— В разведчики не годишься. Не чувствуешь опасность.

— А в чем она? Я же в гостях.

— Кругом война. А вдруг сейчас русские? Кто таков? Я гость Ахмеда. На кухне Магомед. И пойдем все по одной статье.

— По какой?

— По той, где импровизированный расстрел при попытке что-то объяснить.

— Меня уже расстреливали в Моздоке.

— Расскажи.

— Потом как-нибудь. Жрать хочу.

— А ты не местный? Жена тебя не кормит?

— Вот именно что не местный.

Он вышел на кухню и вернулся с мясом, лепешками, литровой бутылью какого-то пойла. Все это, включая горячую кастрюлю, нес одновременно, как эквилибрист.

— Я парня отпустил. А мы поговорим. Покушаем. Ахмед опять отправился на кухню и принес тарелки, приправу какую-то, густо пахнувшую чесноком. Разлил по стаканам зелье.

— Коньяк.

— А вера позволяет?

— Не говори чепухи. Ну, будем.

Потом он долго объяснял мне, что такое вайнах.

— Я агроном. Колхозник. И поэтому мне легче тебе объяснить все через, мягко говоря, удобрения.