Книга Созвездие мертвеца, страница 4 – Леонид Могилев

Укладывали на скорбную тележку и выкатывали Ваню Митрофанова — а именно так звали бедолагу — без причитаний и излишних телодвижений. Мало ли зачем везут больного, а лицо прикрыто — ну и что. В палатах обход, и все на местах. То есть некоторая конспирация была соблюдена. А потом из палаты вызвали Мощеного. Он все не возвращался, а примерно через полчаса после его ухода пришел дилижанс и за Желниным. Он бы и сам доковылял с чьей-нибудь помощью в другой конец коридора. Он сам оказался нужен Малахову. И вовсе не по причине своих починенных кишок. Прямо в кабинет Желнина провезли. Вернее, в предбаннике помогли сойти с каталки и прошлепать внутрь. А затем Малахов дверь закрыл. Мощеный сидел тут же, бледный и задумчивый.

— Как, Сережа, самочувствие? — спросил Малахов первым делом.

— Ничего. Кушать хочется.

— Кушать — это хорошо. Кушать — это завтра, во второй половине дня. Немножко каши. А послезавтра хорошо покушаешь. Сидеть не больно? Нормально все?

— Не болит вроде.

— Это хорошо. От вина отдохнешь. В праздники-то взял лишку?

— Естественно.

— Ну вот и славно. Ты вот скажи-ка… тот человек, что ночью приходил, как выглядел?

— Да вам, наверное, лучше знать.

— Почему ты так решил?

— Вы что, своих людей не знаете?

— Видишь ли, Сережа, у нас практиканты.

— И что, угробил практикант человека?

— Ну, не угробил, но и не помог. Мы разберемся.

— Халат белый, высокий, худой, лицо тонкое. Аккуратный.

— Почему так решил?

— Он укол сделал и шприц в чемоданчик сложил, и ампулку, и головку стеклянную. И двигался аккуратно. Не как…

— Не как врач?

— Да.

— Ну, врачом ему уже не быть. А во сколько он вошел?

— Четыре сорок пять.

— Проснулся и посмотрел на часы?

— Вот именно. Я заснул только что. А потом проснулся. Когда открывается дверь, поток воздуха меня достает.

— Интересно. Так и простудиться недолго. А болеть вам сейчас не след. Кстати, паспорт ваш где?

— Дома. Карточка аккредитационная.

— Да-да. А вот друга вашего, господина Мощеного, выписываем.

— Жаль.

— А мне вот не жаль. А ведь это он вас надоумил коечку поменять?

— Да я сам.

— Будет вам, будет. Коечка-то несчастливая. Мы ее все же на склад отнесем. В подсобку.

— Можно идти?

— Куда торопитесь, Сережа?

— Домой. В палату.

— Палата ваша теперь другая. Вас сейчас на другой этаж поднимут.

— В лифте?

— В лифте.

— А…

— Все принесут. С товарищем попрощайтесь.

— Прощай, Мощеный.

— До свидания, Желнин. Не принести ли тебе, Серега, пивка? Ему когда можно?

— Месяц после выписки нельзя алкоголя и острого. А пока нельзя даже фруктов. Кисломолочные можно. Йогурты. У тебя, Сергей, дома-то что?

— Дома ничего. Друзья, шелкоперы.

— Вот. Пусть они тебе и паспорт принесут. Потом. Для выписки. А пока отдыхай. Я сам позвоню в газету. Все у тебя хорошо. Только вот аппендикс свой переносил. Что же раньше не обращался?

— Думал, желудок.

— Думать — это хорошо. Это полезно.

Новая палата Желнина оказалась непростой. Одноместный люкс районного масштаба. Маленький цветной телевизор, филодендрон в кадке, кнопка вызова врача. Серега Желнин был человеком тертым. Кое в чем разбирался, а, следовательно, это ему понравиться не могло. Малахов пришел несколько позже.

— Как самочувствие?

— Хреновое.

— То-то же. Дела-то твои, парень, хреновей не придумаешь.

— Щипцы, что ли, в животе забыли?

— Я вот анализы сделал Чекмареву Василию Адамовичу.

— Это кому?

— Это тому, который гостей принимал ночью.

— Так его же по-другому звали.

— Звали его именно так. Бардак вселенский коснулся и нашего богоугодного заведения. Менялись люди, уволилась девочка, карточки перепутали, фамилии не те. Черт знает что.

— Вы хотите сказать…

— Вот именно. К тебе это приходили ночью. И укол тебе делали. Только не укрепляющий, а наоборот.

— Киллер, что ли?

— Это уж тебе видней. Деньги, что ли, не отдал?

— Какие у меня деньги…

— Ну журналистское расследование затеял?

— Какие у нас расследования. Все поделено и оприходовано. Что я, враг себе?

— Ну подумай.

— О чем?

— Из-за тебя человека убили. И про это никто пока не знает. Чекмарев — студент далекого отсюда вуза. Родители его вообще на Сахалине. Схватятся не скоро. Время есть.

— У кого?

— У всех. А ты лежи пока. Лежи и молчи. Ты теперь и есть Василий Адамович Чекмарев. Ну на несколько дней.

— Шутите?

— Ты жить хочешь?

Лежал он теперь головой к окну, и ночное броуновское движение снега можно было наблюдать, только если сесть. Рамы здесь были выкрашены, щели заткнуты ветошными дранками и заклеены липкой лентой. Занавески двойные. Но смотреть в окно Серега Желнин разлюбил. Он, быстро приходя в кондиционное состояние, столь же прытко пытался выстроить новую систему координат и определить свое место в ней. У него не было причин не верить Малахову. По пустякам простого человека в спецпалатах не прячут. А на следующий день, точнее, ночь случилось и вовсе экстраординарное. Малахов вошел явно встревоженный и не один. Хирург Костя выглядел не лучше.

— Ты жить-то хочешь? — спросил главврач.

— Опять вы за свое.

— Ругаешься — значит, хочешь.

— Гостей ждете?

— Ждем. И тебе придется спрятаться. Вставай помалу.

Желнин мог уже ковылять слегка. Шов срастался. Но возникали проблемы другого рода. Ночь. Коридор. Опасность. Малахов привел его к лифту, вызвал кабину, они прошли внутрь, двери захлопнулись. Малахов нажал последнюю кнопку в ряду. Значит, не первый этаж, а подвал. Наверное, надежное место.

Костя ждал их уже внизу. Коридор с тусклой лампочкой, кафель белый на стенах, удушливый запах формалина. Дверь заперта, и Малахов вынимает из кармана огромный какой-то ключ, поворачивает в скважине.

— Приляг пока тут.

Стол мраморный, чистый, опять белый кафель и холод иных времен. Желнин догадался, что там, за следующей дверью.