Книга Темная сторона российской провинции, страница 47 – Мария Артемьева

— Что?! Что это такое?! — Флюра, вытаращив глаза, тыкала указательным пальцем в сторону одной из кроватей.

Там, привалившись спиной к стене, сидело существо с головой свиньи. Кто-то укутал его по горло в белую мантию из простыни, концы которой свисали до самого пола. Тупая ухмылка на морде, окровавленная пасть, провалившиеся пустые глазницы и жирные зеленые мухи, с наслаждением лобызающие бледно-розовую мертвую кожу, — эта картина любого могла напугать, застав врасплох.

Пережив первое мгновение ужаса, Флюра замолчала и с омерзением оглядела отвратительную фигуру. К простыне кто-то прикрепил записку из обычного тетрадочного листка в клеточку: «Чунька-колода!» — было написано там.

Вожатая сорвала простыню, и вся пугающая конструкция развалилась: свиная голова плюхнулась на пол, свернутые тючком матрас и подушка упали и развернулись. К плавающему в комнате сладковатому запаху мяса и крови добавился резкий запах мочи: кто-то щедро вылил немалое ее количество прямо в постель.

К дверям девчоночьей палаты на Флюрины вопли сбежался весь третий отряд. Молча, в изумлении, смотрели ребята на голову мертвой свиньи и окровавленные перепачканные простыни. Многие морщились и зажимали носы и рты.

— Что это все такое? — спросила Флюра, оглянувшись на своих подопечных.

— Это кровать Нади Солдатовой, — невинно округлив глазки, сказала Оля Пономарева.

Флюра спросила с нажимом:

— Кто?!

Никто не ответил. Вожатая стянула губы куриной гузкой и пригрозила:

— Имейте в виду, я приму меры! Сейчас же тут все убрать!

Растолкав тех, кто стоял в проходе, она выскочила из палаты с оскорбленным видом. Маша подошла к Наде Солдатовой, тупо глядящей перед собой, и пихнула ее в плечо:

— Ну, че встала-то, Чунька-колода? — сказала она. — Убирай давай свое дерьмо!

— Давай убирай! — повторила Оля.

Надя шагнула вперед и оглянулась. Среди взглядов, направленных на нее, были шокированные, изумленные, брезгливые, торжествующие, испуганные — но ни одного сочувствующего. Поэтому все разнообразие детских глаз слилось для нее в нечто неопределенно общее, напоминающее фасетчатые глаза насекомых, а выражаемые ими различные эмоции сложились в один, очень простой результат. Она ощутила его как удар.

— Чунька-колода, — услышала она, но не поняла, кто это сказал.

— Чунька-колода. Чунька-колода. Чунька…

Кто-то в толпе детей повторял эти слова, а остальные подхватывали. Тихий хор голосов превратился в гудение, а потом все пространство вокруг заколебалось, сделалось неуютным, настойчиво злым, с каждой минутой наливаясь силой и упругостью, выдавливая Надю из существующей реальности.

— Чунька-колода! — выкрикнул кто-то из мальчишек.

И Надя Солдатова не выдержала — подскочила к распахнутому окну, перемахнула через подоконник, спрыгнула вниз и побежала.

— Беги-беги! Чунька-колода! И не смей возвращаться. Бойкот ей! — вслед убегающей Наде крикнул Талгат. — Правильно?

— Правильно, — кивнула Оля Пономарева.

Всю вину за происшествие свалили на Надю Солдатову. Когда вожатая вернулась, ей объяснили, что странная детдомовская девочка с самого первого дня вела себя как-то… ненормально. Послушные дети убрали палату и тем самым заслужили снисходительное прощение.

А после полдника занялись объявленным бойкотом по-взрослому.

Они отыскивали Надю, где бы та ни пряталась от них, кричали, вспугивали, бросались в нее камнями, заставляя бежать и снова прятаться.

К компании из третьего отряда присоединились ребята из других отрядов и даже малышня — они бегали за Надей, сменяя друг друга, гоняли ее ватагой по всему лагерю, не давая покоя.

Голову мертвой свиньи вернули на кухню — повар собирался готовить из нее холодец на завтра.

* * *

И бабушка, и мама говорили: держись подальше от людей, ты ведь не представляешь, во что они могут превращать друг друга. Люди многое портят, побереги себя. А я не верила. Так всегда: пока не прочувствуешь на собственной шкуре… Но я хотя бы сдалась не сразу.

* * *

На закате группа бойкотирующих раскололась: большинство, утомившись бегать, ушли. Остались только самые упертые, и главная среди них — пигалица Катька.

Тощая малютка была счастлива отплатить большой девочке за издевку, за пережитый позор и вообще за все. За то, что старшие — старше и сильнее.

Маша пыталась, но не смогла остановить сестру и в конце концов махнула рукой, решив: сама угомонится. Устанет же она когда-нибудь? Все устают.

Но в девять вечера, когда третий отряд, закончив дежурство, вернулся в корпус, к Маше подошла вожатая малышей и спросила, улыбаясь:

— Ну и где же наша Катюшка?

Маша пожала плечами. Улыбка вожатой сделалась искусственной, как будто кончики ее губ кто-то смазал клеем.

— Видишь ли, Маша, мы все-таки несем ответственность за твою сестру. Не стоит…

— Она весь вечер по лагерю бегала. Я думала, она уже давно спит! — сказала Маша.

Улыбка вожатой размякла и сползла с лица.

— Кати с самого ужина в отряде не было. Мы думали, она с тобой.

Маша с тревогой оглянулась по сторонам.

— Кто-нибудь видел Катьку? А… ЭТУ? Чуньку? Кто последний ее видел? — спросила она.

Третий отряд затих. Ребята смотрели друг на друга, пожимали плечами и отводили глаза.

— Никто, — ответил Антон.

— Никто не видел, — упавшим голосом повторила Маша.

* * *

Взрослые организовали поиски, подключив к делу два старших отряда, всех вожатых и весь персонал. Маша так рыдала, что ее хотели оставить в медчасти, но не уговорили. Она тоже пошла на поиски. Антон держал ее за руку.

Вооружившись фонариками, обыскали всю территорию лагеря, разбив на участки, методично просмотрели каждый уголок: глухую аллейку за пищеблоком, домики персонала, старую танцплощадку, стадион, место построений, открытый бассейн, туалеты, корпуса, веранды, библиотеку и клуб. Никаких следов. Обе девочки — и Катя, и Надя — словно сквозь землю провалились.

Посовещавшись, взрослые решили продолжить поиски за территорией. Начальник лагеря ушел звонить в город, вызывать милицию.

Остальные, выйдя за ворота и растянувшись цепью на длину вытянутой друг от друга руки, побрели в степь.

Тонкий лунный серпик, запрокинутый рожками вверх, уже взошел, почти прозрачный на светло-зеленой полоске неба у горизонта, и становился ярче, взбираясь все выше в глубокую синеву зенита. Пахло выгоревшей на солнце полынью. Слабый ветерок еле шевелил сухую, уже перестоявшую, траву.

Цикады примолкли, только мелкие злые мошки-кровососы вились вокруг, с тонким писком и остервенением набрасываясь на потные человеческие тела.