Онлайн книга «На руинах»
|
Осенью двадцать четвертого возле парикмахерской остановилась машина, и из нее вылез человек в кожаной тужурке с пышными волнистыми волосами и пронзительным взглядом. Нэпман, хозяин парикмахерской, поспешил к нему навстречу, усадил в кресло к Досе и выразительно сощурил один глаз, давая понять, что клиент — большая шишка. Она стригла густые волосы, стараясь попасть «в волну», чтобы форма волос было ближе к естественной. Клиент остался доволен — оглядел себя в зеркале, сказал: «Хорошо, — потом неожиданно резко спросил: — Вас как зовут, гражданка?» Дося не сразу поняла, что вопрос адресован к ней, немного помедлила, тихо ответила: «Тихомирова. Феодосия Федоровна Тихомирова». «Интересное у вас имя, гражданка Тихомирова. Вы кто по происхождению? Из дворян?» «Я… да». «И кто же у вас в семье служил в белой гвардии — муж, брат, отец?» «Никто. Мой муж был профессором семинарии, его убили в случайной перестрелке на улице, а отец и братья погибли еще в японскую войну». «Дети есть?» «Умерли». «Что ж, сочувствую вашему горю, гражданка». Когда он уехал, нэпман, опасливо оглянувшись, шепотом объяснил: «Это товарищ Варейкис, секретарь среднеазиатского бюро». Вечером следующего дня, перед самым закрытием парикмахерской, у входа вновь остановился автомобиль. Красноармеец в форме велел испуганной Досе сесть в машину: «Товарищ Варейкис приказал доставить вас к нему». Без кожаной тужурки он выглядел иначе — казался моложе и проще. Велел не допускающим возражения тоном: «Сними платок и выпрямись. Почему ты одеваешься во все черное?» «Я в трауре». Под его пристальным взглядом она послушно выпрямилась, стащила с головы платок, и пышные светлые волосы рассыпались по плечам. Губы Варейкиса скривились в усмешке. «Так я и думал! Сколько тебе лет, гражданка?» «Тридцать». «Тридцать лет — не старость, мне тоже тридцать. От кого ты прячешь лицо, гражданка, почему скрываешься? Или это маскировка? Тебе есть, что скрывать от Советской власти?» Дося затряслась мелкой дрожью. «Я… я не… Вы меня арестуете?». Он придвинулся к ней совсем близко, взгляд его стал хищным. «Арестами занимается ЧК. Разденься, гражданка, я хочу, чтобы ты удовлетворила мое желание». Впервые после смерти детей Досе стало смешно. Она могла бы предположить, что ее заподозрили в контрреволюционном заговоре или собираются арестовать за дворянское происхождение, но чтобы Варейкиса привлекло ее тело… Сама она давно уже считала себя глубокой старухой. «Вы шутите? — в голосе ее против воли прозвучала насмешка. — Вам что, больше не с кем удовлетворить ваши потребности?» «Есть. Но я хочу тебя». Он придвинулся ближе, и Дося, отпрянув, невольно бросила взгляд в сторону стоявшего напротив нее большого зеркала. С ней встретилась глазами женщина с прекрасным молодым лицом, стройной фигурой и пышными белокурыми волосами. Это потрясло ее гораздо сильнее, чем непристойное предложение всесильного большевика. В изумлении она сделала два шага навстречу своему отражению, потом спохватилась и набросила на голову платок. Дрожащими руками затянула концы под подбородком, низко надвинула на глаза. «Разрешите мне уйти, прошу вас!» «Не разрешаю!» Его руки стиснули ее плечи, притянули к себе. Сопротивляться у Доси не было сил, но виной этому была не физическая слабость — возможно, она и сумела бы оттолкнуть Варейкиса, но ее тело, давно не знавшее близости с мужчиной, невольно потянулось ему навстречу. Животная страсть захлестнула, лишила способности думать. Когда пришла в себя, они лежали обнаженные, и рука Варейкиса продолжала обнимать ее плечи. Их одежда, сброшенная впопыхах, была разбросана по кабинету, а в стороне на стуле лежал маузер. Невольно мелькнуло: «Я могла бы его сейчас убить». Словно услышав движение ее мысли, Варейкис пошевелился, поднял голову. «Ты мне понравилась, гражданка Тихомирова, я никогда не встречал таких, как ты. Думаю, мы еще много раз будем вместе». Досю охватил ужас. «Нет! Вы получили от меня, что хотели, а теперь дайте мне уйти! Я не хочу вас больше видеть! Никогда!» «Почему? — удивился он. — Тебе ведь тоже было хорошо, как и мне. Я знал много женщин — и из рабочего класса, и из дворян, даже одну княжну. Но такой горячей еще не встречал». «Мне… противно!» Взгляд его блеснул сталью, голос неожиданно стал резким. «Противно? Потому что ты из дворян, а я сын простого рабочего? Но ты забыла, гражданка Тихомирова, чья сейчас власть! Рабочий класс правит страной, а бывшие дворяне на него работают. А того, кто не хочет, тех мы ставим к стенке!» «Я не это хотела сказать, мне не вы противны, а я сама. Потому что этого не должно было быть, потому что это грех». «Неужели ты все еще веришь в бога, гражданка Тихомирова? — иронически спросил Варейкис. — Ничего, я займусь твоим воспитанием. Скоро ты поймешь, что бог — это сказки, придуманные церковниками, чтобы морочить головы простым людям и держать их в повиновении. В нашей новой стране не будет ни попов, ни церквей — мы их всех разрушим под корень». Дося села, прикрывая руками голые груди, и огромными черными глазами посмотрела на лежавшего Варейкиса сверху вниз. «Вы можете разрушать церкви и убивать, — тихо сказала она, — но вам не добраться до Бога, Он от вас слишком далеко». «В небе что ли? Ничего, уже аэропланы летают, и туда доберемся». «Бог везде — с теми, кто верит, и с теми, кто не верит. Возможно, и вам придется когда-нибудь к нему обратиться. А теперь разрешите мне уйти». С минуту он разглядывал молодую женщину чуть прищуренными глазами, потом кивнул. «Сейчас можешь идти, но скоро мы опять увидимся, я тебя не оставлю, запомни». В ту же ночь Дося купила билет на поезд и уехала из Ташкента, не взяв с собой ничего, кроме маленького узелка с вещами. Зарплату в парикмахерской за этот месяц ей еще не выплатили, поэтому денег едва хватило, чтобы добраться до Мценска. Мать жила в том же маленьком домике на берегу Буши. Дочь она упрекать в былых грехах не стала — что случилось, того не изменить. Сказала лишь: «Знала, что ты вернешься когда-нибудь, молилась за тебя». Рассказала, что бабушка умерла еще до революции, сестра Маша жила все там же — в Воронеже. В девятнадцатом белые мобилизовали ее мужа военным врачом в казачьи войска, а в двадцатом красные после разгрома белогвардейцев расстреляли его. Дети Маши были уже взрослые и работали, Маша преподавала в школе. |