Онлайн книга «Жизнь прекрасна, братец мой»
|
— Пистолет я передаю тебе, Измаил. — Почему? — Бешенство может проявиться с вероятностью пятьдесят процентов… — А если тебе все же попробовать съездить в Стамбул? — Нет. Вероятность того, что собака больна бешенством, — пятьдесят процентов из ста. А доктор меня сдаст, я уверен на все сто. А еще можно попасться по дороге. Я не еду в Стамбул… Если я взбешусь, ты меня застрелишь… бросишь в эту яму… засыплешь землей… запаха никто не почувствует… (Все эти слова — «застрелишь», «бросишь», «засыплешь» и даже «запаха никто не почувствует» — я говорю Измаилу словно назло.) И так ведь никто не знает, что я живу здесь. (Улыбаюсь.) На всякий случай я записку напишу, что наложил на себя руки от несчастной любви. (Впервые опускаюсь до таких пошлостей, черт побери.) Вот так, Измаил… — Видит Аллах, ты сошел с ума… — Почему сошел с ума? В чем сумасшествие? А если я брошусь на тебя и попытаюсь укусить? А? Измаил не ответил. — Ты умеешь стрелять из пистолета, Измаил? — Умею. — Ты метко стреляешь? — Вроде бы да… Я побродил по комнате, постоял перед шкафом, открыл и закрыл дверцу. — Ну давай же ложись, братец. — Завтра купи книгу по медицине и принеси сюда. — Это еще зачем? — Почитаем про симптомы бешенства. Насколько я знаю, за один день бешенство не проявляется… У этого дерьма есть всякие там кризисы и стадии… Прежде чем начинается бешенство и человек начнет на всех бросаться, прежде чем он завоет, брызгая слюной… — Откуда ты взял, что человек воет, братец? — В Стамбуле я видел один спектакль… Играл Мухсин. [16] Как там пьеса называлась… «Смотрители маяка», что ли?.. На одном маяке, ночью во время бури, один из смотрителей, кажется сын, взбесившись, кинулся на другого смотрителя, на своего отца… И вот там он выл. — Давай, все, ложись. И потуши лампу… — Не забудь завтра книгу… — Хорошо, если найду… — Что значит «если»? Найди и принеси. — Ладно, ладно… Той ночью насос гудел словно посреди хижины. — Измаил… — Что? — Ты спишь? — Не спится. Из дверных щелей в темноту комнаты сочился лунный свет. — О чем ты думаешь, Измаил? — Ни о чем… (Между тем он думал. Но сейчас Ахмеду хочется, чтобы весь мир, и особенно Измаил, думал только о его несчастье. И парень прав. Но у Измаила на уме только его мать…) ШЕСТАЯ ЧЕРТОЧКА
Ахмед швырнул на кровать книгу, которую протягивал ему Измаил. Поели они молча. Когда закурили, Ахмед спросил: — Ты заглядывал в книгу, Измаил? — Заглядывал. — И что — при бешенстве воют, как собаки? — Воют. — А что там еще пишут? — Почитай — узнаешь. — На сороковой день? — Да, написано — на сороковой… Ахмед, так и не раскрыв книгу, положил ее на свою одежду. Задул лампу. Какое-то время они молчали. Измаил спросил: — Перед кем ты притворяешься, братец? Зажги свет да почитай… Я зажег лампу. Почитал. Ничего нового, кроме того, что я когда-то где-то уже слышал. Сначала — головная боль, боль в суставах, слабость, затем — потеря аппетита, беспричинный страх, потом — боязнь воды, огня, потом — слюнотечение с сильным желанием кусаться, бросаться на людей, выть. На сороковой — сорок первый день — паралич… Я встал. Из коробки с рисовальным углем взял мелок. Начертил на двери шесть черточек. Шесть белых черточек. — Что это, Ахмед? — Сегодня шестой день, Измаил. — Видит Аллах, ты с ума сошел, братец… Он закурил. Бросил сигарету и Ахмеду. Ему не нравится состояние парня. Взбеситься он вряд ли взбесится, но довести себя за эти сорок дней — доведет. Измаил задул лампу. В темноте Ахмед видит шесть белых черточек. Черточки, которые я начертил на двери дачи, Аннушка заметила только на седьмой день. — Что это, Ахмед? — Сегодня наш седьмой день. Значит, нам осталось еще тринадцать дней, Аннушка. — А потом что? — Потом что — известно: у тебя отпуск закончится, у меня — каникулы. Мы вернемся в Москву… * * * — Ну же, Ахмед! — Что? — Ты ночью так во сне кричал, будто тебе перерезали горло. Должно быть, тебя мучил ночной кошмар. — Это вряд ли из-за бешенства… У меня даже еще голова не заболела. Со мной такое бывает пару раз в год. В следующий раз просто дотронься до меня, и все пройдет… Мне хочется проснуться, но я не могу, черт побери. Обычно я сознаю, где нахожусь, но иногда случается так, что мне кажется, будто я в совершенно другом месте. Мне кажется, что если немедленно не проснусь, то сразу умру. Я же сказал, не бойся, легонько тронь меня за руку, и все… Вчера утром, уходя, Измаил пистолет с собой не взял. — Завтра возьми пистолет с собой, Измаил… Измаил не ответил. Наверное, уснул. Город Батум похож на шахматную доску. Даже если дождь в Батуме будет лить сорок дней и ночей, стоит выйти солнцу, как улицы, вымощенные брусчаткой, высыхают за мгновение. В Батуме, в номере гостиницы «Франция», сел я за стол… Любые деревья, цветы, травы, какие только существуют в тропиках, можно увидеть в Батуме, в Ботаническом саду на Зеленом мысу: смотри, трогай, вдыхай. В разгар лета 1922 года на батумском пляже мужчины и женщины лежали рядом, кто лицом вниз, кто на спине, совершенно голые, часто без купальников и прочего, лежали в чем мать родила. Я на этот пляж попал из Анатолии, где у женщин были обнаженными только ноги да руки, а еще глаза, да и то — только на рынке… Но бывало несколько раз, что, встретившись с женским взглядом, смотревшим в щелку между двух кусочков ткани, я будто видел женщину обнаженной с ног до головы… Как бывает со всем чрезмерным, к полной наготе быстро привыкаешь, и тогда фантазии уже не остается ничего делать… Прошло немного времени, и я перестал замечать женскую наготу на пляжах Батума. |