Книга Ты найдешь меня на краю света, страница 36 – Николя Барро

Но и этот мой мейл остался без ответа. Принчипесса упрямилась. Я был близок к нервному срыву и зол.

В своем третьем послании я высказал ей все, что думаю: что нечего делать из мухи слона и что она ведет себя как ребенок. Просто смешно, какая драма разыгралась из-за пустяка! Если она так хочет дуться — пожалуйста, я не буду ей мешать! А у меня есть дела поинтересней, чем бегать за ней и вымаливать прощение.

После этого письма мое настроение на некоторое время значительно улучшилось. Гордый своей прямотой и смелостью, я отправился с Сезанном в парк Тюильри, где в этот час гуляло много влюбленных пар. Однако по возвращении я не обнаружил ее ответа в ящике. Осознав всю наивность своей попытки вразумить Принчипессу, я вновь погрузился в тоску.

Объясняясь в четвертый раз, я написал ей, что она винит не того человека. Это не я приставал к американке с поцелуями, но она ко мне. (Прощай, Казанова!) И это истинная правда, даже если со стороны все казалось наоборот. Тем не менее я, конечно же, понимаю ее недовольство и приношу свои извинения.

В пятый раз сообщал ей, что, целуя другую женщину, вовсе не имел намерения с ней шутить или дразнить ее, но она действительно слишком долго меня морила. Я называл себя раскаявшимся грешником и уверял, что раз и навсегда усвоил ее урок. «Прошу Вас, ответьте мне, напишите, чем я смогу заслужить Ваше прощение. Ваш несчастный Дюк».

Но Принчипесса молчала, и я, признаюсь, совсем отчаялся.

Я позвонил Бруно.

— Что ж, приятель, — вздохнул он, выслушав меня. — Похоже, ты облажался. И потерял свою даму… Хотя… — Он задумался.

— Что — хотя? — нетерпеливо подстегнул я его.

— Ты ведь совсем не знаешь ее, — продолжил Бруно. — Очень может быть, что так будет даже лучше.

Я застонал.

— Нет, Бруно. Это ужасно! Позвони мне, как только тебе придет в голову что-нибудь стоящее, ладно?

Бруно обещал подумать.

Марион сказала, что я плохо выгляжу. («Жан Люк, уж не заболел ли ты?») Солей смотрела на меня с сочувствием и как-то спросила, не слепить ли и для меня Хлебного человечка? Мадам Вернье, когда однажды утром я настойчиво пытался открыть своим ключом ее почтовый ящик, заметила, что я, вероятно, слишком много работаю, и предложила свою помощь с Сезанном, если мне вдруг понадобится уехать на несколько дней.

И даже мадемуазель Конти в ответ на мое смущенное приветствие поинтересовалась, все ли у меня в порядке, когда я зашел к ней в отель, чтобы забронировать номер для месье Тана.

— Нет, — ответил я. — Ничего не в порядке. — Тут я пожал плечами и криво улыбнулся. — Извините.

Горе совершенно лишило меня самообладания.

Как-то вечером — это случилось на пятый день после роковой размолвки — в театре «Старая голубятня» я столкнулся с Аристидом и вдоволь поплакался ему в жилетку.

— Что же мне теперь делать, как быть? — повторял я, словно треснутая пластинка.

— Бедный Жан Люк, ты по уши влюбился в эту женщину, — уверенно сказал Аристид, и на этот раз я не стал ему перечить. — Делай что делаешь, — посоветовал он. — Повтори свои извинения тысячу раз, если сотни будет недостаточно. Убеди ее в том, как она важна для тебя. У женщины, писавшей такие письма, не может быть каменного сердца.

Итак, вечером я снова засел за белую машинку, которую уже начинал ненавидеть, и задумался, что должен еще сказать, чтобы склонить Принчипессу к ответу. Сезанн подошел ко мне и положил на колени голову. Он чувствовал, что хозяину плохо, и смотрел в глаза со всей своей собачьей преданностью.

— Ах, Сезанн, — вздохнул я, — может, ты за меня ей напишешь?

Пес сочувственно вильнул хвостом. Уверен, он выполнил бы мою просьбу, назови я его в свое время Бержераком. А теперь мне предстояло выкручиваться самому.

Я долго глядел на пустой экран, а потом сходу выдал весь текст.

Тема: Капитуляция

Дорогая Принчипесса!

Вы до сих пор не простили меня, и я уже не знаю, что мне делать. Своим молчанием Вы ранили мое сердце и нарушили душевное равновесие. Если Вы и пострадали от моего необдуманного поведения, то знайте, я пострадал в сотни и тысячи раз больше от Вашей жестокости.

Искренне раскаиваюсь и приношу извинения за то, что позволил себе эту слабость. Целуя другую женщину, я думал только о Вас, как бы глупо это ни звучало. Не буду напрасно утомлять своими мольбами, но я просто не могу поверить, что наше маленькое чудо закончится вот так. Этого не может и не должно произойти.

Я никого не хочу, кроме Вас!

Еще несколько дней назад я был более-менее респектабельным галеристом. Сегодня я несчастный, целиком зависящий от Вашей воли, для которого ничего, кроме Вас, в мире не существует.

Кто бы мог подумать такое обо мне раньше?

Должен признаться, мне не хватает Ваших писем гораздо больше, чем я мог бы выразить это словами. А Вам? Вы совсем не скучаете по мне? Неужели забыли, о чем мы с Вами мечтали, или все это больше не имеет для Вас никакого значения?

Принчипесса, я тоскую! Я снова хочу быть рядом с Вами.

И по-прежнему питаю интерес к Вашей персоне. Но это не любопытство вуайериста, служащее только удовлетворению похоти. Оно не ограничивается страстью разгадывания загадок. Я хочу любить и узнавать Вас, как никого до сих пор!

Должен ли я довольствоваться малым, имея дело с такой непостижимой, неисчерпаемой, невероятной личностью, как Вы?

Не волнуйтесь, я никогда не смогу до конца разгадать Вас. Вы навсегда останетесь для меня тайной, равно как и та власть, которую Вы имеете надо мной и с помощью которой можете делать со мной что угодно.

Ни один человек до сих пор еще не был мне так близок, как Вы!

И я заверяю Вас, совсем как Сирано де Бержерак, в котором все больше чувствую родственную душу, даже если мой нос и не так велик: меня гложет любовь и отчаяние. И если мне не суждено увидеть Вас в ближайшем будущем, могильным червям останется лишь слабая надежда на скромную поживу.

Засим расписываюсь в своей полной капитуляции, сегодня, тринадцатого июня, в пятницу, за час до восхода солнца.

Я люблю Вас!

Люблю тебя, кем бы ты ни была!

Жан Люк.

Уже занималось утро, когда я дрожащей рукой кликнул на «Отправить». Признаюсь, последние фразы дались мне особенно нелегко. И вовсе не потому, что я сомневался в их правдивости. Просто мне вдруг пришло в голову, что раньше я не писал Принчипессе о любви, и вообще, употребляю это слово в письме впервые за долгие годы. Да, об этом давно уже знает Аристид. И ни для кого их тех, кто меня видит, это не секрет. Однако сам я никогда в этом не признавался даже самому себе.

Я знал, что, если снова не дождусь ответа, наша прекраснейшая история закончится. Тогда мне не останется ничего другого, как выбросить свой белый ноутбук в Сену, а самому уйти в тибетский монастырь.