Книга Плач по уехавшей учительнице рисования, страница 25 – Майя Кучерская

– Вот мы сидим тут, и все это как бы… проходит сквозь сердце.

– Может быть, это потому, что мы на такой земле?

– В Израиле? – Анька села на корточки. Взглянула в сторону далеких зеленых гор.

– Прости, я вернусь сейчас, пойду поищу, где здесь туалет, – Лиза подняла с песка черный рюкзак и ушла в светлый сумрак. Аня подняла оставленные ей сигареты, понюхала и положила обратно, на свитер.

Солнце уже подобралось к самому морю, спокойным пламенем крася песок, воду и неотвратимо спускаясь все ниже, за горизонт. Полутьма, подступавшая сзади, глубокая, мягкая, делала рябь моря серебристой. Семейство с мальчиком засобиралось, мальчику велели сдуть мяч, и он изо всех сил давил на него руками, направляя воздух себе в лицо. Ветерок из мяча тормошил ему челку, и мальчик смеялся. Наконец все трое двинулись в город. Грузный папа, под стать ему круг-лая мама, скачущая вокруг худенькая фигурка. И без того безлюдный пляж стал теперь совсем пустым.

Лиза вернулась быстро.

– Нашла?

– Да, там, в конце пляжа, – она махнула рукой. Опустилась на землю.

– Знаешь, я ведь всегда верила в Бога, – заговорила она спокойно и вместе с тем оживленно, глядя Ане прямо в глаза, словно угадав, куда ведут все эти Анькины разговоры.

– И в детстве?

– Да. Совсем еще девочкой я молилась. Когда никто не видел. Вставала на колени и молилась, своими словами.

– Своими словами?

– Да, но они были те самые… чтобы только простил!

– И все это тайно?

– Да, обычно по ночам, когда все ложились спать, мама и бабушка, а у меня был такой свой закуточек за шкафом, даже не помню, сколько мне было лет. Может быть, пять… или девять. И я молилась там тайком, но никогда ни о чем не просила.

– Как это?

– Это было совершенно невозможно, у Него попросить, я не понимала, как это возможно вообще. И всегда говорила только: «Прости, прости меня, только прости!» – Лиза печально взглянула на Аню.

– Как это здорово! Я так рада! – внезапно Аня вскочила, схватила куртку, точно собираясь бежать. Лиза непонимающе подняла голову, и Аня также резко села обратно.

– Рада, что это было у тебя с детства, это ведь такой дар, милость! Люди не могут обрести веру годами, и я тоже, совсем не сразу. Как я мучилась, Господи! Как все больше хотела… уйти, свести счеты.

– А сейчас?

– Сейчас уже, конечно, не так… Хотя все равно бывает… Накрывает! И опять не могу, не могу выдержать, не умещается… – Аня вдруг стала запинаться. – Хочу хотя бы ослепнуть иногда, оглохнуть.

Она обхватила голову ладонями.

– Ослепнуть? Оглохнуть? – глаза у Лизы расширились. – Но почему?

– Потому что очень часто я не знаю, как со всем с этим жить. От жалости ко всем, от этой красоты невозможной, боли. Как можно все это видеть и… жить?

– Видеть что?! – никак не могла понять Лиза.

– Да все! Людей, камни, песок, пальмы, море вон, железки в порту, и как огни мерцают, и страдание чужое, слезы, но и смех, счастье – он слепит и дразнит этот мир! Этот мир Божий.

– А меня не дразнит уже очень давно, – медленно произнесла Лиза.

– Даже сейчас?

– Да, конечно… мы в таком месте. Немного, наверное, да, но и то…

– Знаешь, вот что я хочу сказать тебе, – Аня замялась, – я чувствую, что мы обязательно до-едем до этого озера, и может быть, там все случится, что ты хочешь, понимаешь?

– Спасибо.

– Он же тоже туда собирался приехать завтра, я слышала, он по телефону говорил.

– Да, я знаю.

Лиза кивнула и как будто хотела добавить что-то еще, но промолчала.

Они встали, собрали вещи, пошли по остывшему песку. Аня шагала впереди, Лиза шла за ней, ступая тяжело и вязня в песке. В конце пляжа зажглись фонари. Уже на каменном пирсе Аня остановилась, повернулась к Лизе.

– Лизка, – проговорила она, почти задыхалась. – Лизка, это нельзя скрыть!

– Что?

– Все это… запах.

– Какой?

– Прости меня.

– Я не понимаю.

Анька обняла ее за плечи, Лиза стояла опустив глаза.

– Ты о чем?

– О том, что ты пьешь каждый день. Тебе никто не говорит этого и, наверное, так и не скажет. Но это видно и слышно.

– Ты хочешь сказать, что и они тоже знают?

– Да. И Мишка, и Катька, и… все.

– А он?

Аня молчала.

– Скажи мне!

– Он тоже. Да.

– Когда? – Лиза говорила одними губами.

Ане стало боязно, но она не остановилась, только заторопилась еще сильней.

– Всегда. Всегда все знали, с того вечера, самого первого, когда ты попала в аварию, и потом мы, помнишь, играли в паровозик с детьми, и было все уже видно, потому что это нельзя скрыть, ну, ты же знаешь, когда сам нет, а другой уже, это дико заметно. Прости.

– Что ты…

– Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо! – закричала Анька, потому что Лиза точно окаменела. – Слышишь?

– Да, – лицо ее потемнело, это было заметно даже в темноте.

– Ну, хочешь я тебе все расскажу? Хочешь?

– Про него?

– Про тебя.

Они подошли к самой набережной, нужно было подниматься по высокой лестнице наверх.

– Иди, а я за тобой, буду говорить тебе самое важное в спину, и так тебе легче будет подниматься, я тебя буду толкать словами, – улыбнулась Аня. Лиза двинулась вверх.

– Просто есть люди, которые чувствуют дико остро, – отчетливо произносила Аня. – Они избранники. И у тебя ведь тоже это было с самого детства, но это и тяжело, это крест. Такие люди чувствуют словно за всех. Иногда они даже видят ангелов!.. Я даже знала одного такого мальчика, – запыхавшись, добавила Аня, и тут Лиза остановилась, обернулась, посмотрела на нее удивленно.

Но Аня жестом показала ей, что надо идти дальше, вперед, и продолжала.

– Неважно про мальчика… Важно, что небо подступает к ним совсем близко, к самым глазам, и если закрыть глаза, оно вдруг проводит по векам, слабо и нежно, совсем слегка. И это самое большое счастье, какое может испытать на земле человек. Но за все надо платить, это трудно, ужасно, и они очень страдают, каждый по-своему, но платят все, хотя некоторые даже и не догадываются, что это просто им такой дар, видеть зорче…

Лестница кончилась, они вышли на набережную и пошли вперед. Шумная компания проскользила мимо: смуглые парни в футболках и легких пиджаках, темноокие девушки смеялись шуткам на неведомом иврите.