Книга Потешный русский роман, страница 5 – Катрин Лове

олимнархов,

окираков,

оликаров.

Олигархов, Софи, это русское слово, оно происходит от корня… э-э-э… от корня…

Вовсе нет, фальцетом восклицает юный Жонас.

Его энтузиазм и ученость радуют глаз и ухо, поскольку oligo, на самом деле, означает «немногочисленные», а еще, а еще, лепечет он, еще есть другой корень, греческий — arkhe, что означает управление, а значит, значит…

Ладно, хватит. Софи «затыкает» новобретенного пасынка, что, судя по всему, вошло у нее в привычку. Не самую лучшую привычку.

Сотрапезники перешептываются, переговариваются и в конце концов приходят к общему мнению, да, серийные убийцы и впрямь интересней всех этих «олиштучек», любой тебе скажет, кто хочешь скажет.

Сюжет может выйти понапряженней.

И позавлекательней.

С точки зрения жизненного опыта, а также…

Слышала? — спрашивает С. — Твой бедолага Ходорковский никого не интересует.

Скольких он убил?

Кто?

Ну этот, о котором ты только что говорил.

Михаил Ходорковский? Он не серийный убийца, а олигарх-каторжанин. Ты что, действительно никогда о нем не слышал? — удивляется С.

Не может быть, его правда так зовут, твоего олигарха?

Все смотрят на меня.

Он не мой олигарх, уточняю я.

Я вам уже говорила, Шахматного убийцу зовут Александр Пичушкин, сердится Марин, он лишил жизни сорок восемь человек, ну, около того, следствие в России проводится так… сами понимаете… короче, он хотел, чтобы жертв было шестьдесят четыре, по числу клеток на шахматной доске, отсюда и его прозвище, уточняет наша профайлерша — она во всем любит точность.

Не злись, русские имена такие сложные!

Извини, вмешивается в разговор Александр, но Кодаковский звучит не похоже на Пичушталин.

Голос Жонаса, о котором все забыли, заполняет возникшую в разговоре паузу, он сообщает, что олигархия это политический режим, при котором власть сосредоточена в руках нескольких могущественных лиц или семей, и… ну, возможны варианты, в зависимости от географической широты.

Все ошарашенно смотрят на Жонаса.

А Жонас улыбается, потому что новообретенная мачеха в кои-то веки не перебила его.

Значит, все старо как мир, замечает Пьер, олигархии существуют повсюду, это самое распространенное политическое устройство на планете.

Вот видишь, говорит С., и мне хочется науськать суку Амираль на его длинные, с проседью, волосы и чудные смеющиеся глаза.

К счастью, Даниэль сумела ухватить обрывки разговора, разливая кофе. Как гостеприимная хозяйка — все хозяйки гостеприимны, — она предлагает компромисс: я могу заниматься и серийными убийцами, и олигархами. Не бросай ни один из сюжетов, советует она, и вообще, они вполне могут переплестись, и тогда возникнут новые линии. И никто не поймет, что речь идет о русской истории, и многим будет интересно.

Отличная идея, поддерживают Даниэль присутствующие.

Можно получить чашку безкофеинового кофе? Ясмина уверяет, что не сомкнет ночью глаз, если так поздно выпьет нормального кофе.

А кто тебя просит спать сегодня ночью?

Интриги, пачки денег, ушаты крови, что может быть вульгарней? — спрашивает Жан.

Ах, Жан!

Да ладно тебе, Жан!

Мы знаем, что́ ты читаешь, Жан, но это не значит, что все должны читать то же самое. Посмотри, в каком ты состоянии!

Пьер не побоялся произнести это вслух. Жан и правда пребывает в странном состоянии, он сжигает свою жизнь, балансирует на грани между депрессией и психозом.

Лично я очень люблю Жана. Все остальные его, конечно, тоже любят, но в первую очередь побаиваются. Я воспринимаю Жана как надежду и опору, нас словно бы связывает далекое прошлое, что-то наподобие амниотической жидкости.

Я незаметно подмигиваю Жану, что, конечно же, замечает С.

Мой друг С. всегда настраивал меня против моего друга Жана. Он чокнутый, твой Жан, понимаешь, буйнопомешанный. А вот Жан никогда ничего не говорит о С., для него это самый простой способ показать, что С. для него — пустое место. Ну, практически пустое.

Вот так этим бесконечным июльским вечером я застряла между длящейся улыбкой Жана и долгим настойчивым взглядом зеленых глаз С. А вот Амираль скрылась в темноте сада, так что гладить мне больше некого. Софи отправилась искать ее, Гонзаг пошел следом, а Даниэль услышала какой-то шум в доме, это наверняка проснулись малыши. Все мои пачки сигарет — с фильтром и без — пусты, хотя курила я мало, а вокруг сидят завзятые противники курения. Непьющих почти столько же, сколько некурящих, тем не менее многие бутылки пусты. Даже лимонные свечи и те выдохлись и вот-вот погаснут.

Пьер пользуется опускающейся на нас дремой и заводит разговор на излюбленную тему, о физике-математике, которую сегодня, черт побери, невозможно преподавать, как в былые времена.

Осознаем ли мы?

Понимаем ли причину этого явления?

Не так чтобы очень.

На самом деле, все просто. Ученики — бестолочи. Даже студенты университетов ничего ни в чем не смыслят, не могут написать связную фразу на французском. Сколько законченных идиотов приходится на одного умника Жонаса, задается риторическим вопросом Пьер, но хуже всего то, что этим идиотам направо и налево раздают дипломы, цена которым — погнутый ржавый гвоздь. Гвоздь, который только на то и годится, чтобы на нем удавиться.

Адриен совершенно согласен с Пьером, и Ясмина тоже согласна, и даже Марин, она не слишком разбирается в теме, но разговор поддержать может.

Жонас молчит. Он выглядит усталым. Наверняка не привык засиживаться допоздна, а может, устал от взрослой компании, взрослые полагают, что все обо всем знают, высказываются обо всем и ни о чем — в основном ни о чем, не слушают его и все время перебивают. Повзрослевшие юноши выглядят крепкими, но быстро устают, что странно, по логике вещей, они должны быть намного выносливей сорокапятилетних, но то и дело ломаются, спят как убитые по семнадцать часов кряду, к тому же, они немногословны, говорят только по делу — чего бы поесть, у меня кончились деньги, ты постирала?

Светлячки мечутся над столиками с остатками «Черного леса», профитролей и торта «Захер». В саду стемнело, цвета сливаются, белоснежные взбитые сливки неотличимы от желтого ванильного соуса, зеленые глаза С. от голубых глаз Жана. Все выглядят объевшимися, обпившимися — в том числе непьющие, и обкурившимися — особенно некурящие. Столы напоминают поле брани после боя, силуэты кажутся оплывшими, обмякшими, голоса звучат протяжно, тосты произносятся сбивчиво, а горизонты не выглядят столь уж радужно-счастливыми, да и были ли когда-нибудь таковыми?