Онлайн книга «Дочь палача и черный монах»
Спустившись вниз, Якоб Куизль стряхнул известь с изодранного плаща, недовольно высморкался и ткнул трубкой в сторону мертвого священника. – Жирный пастор, который ужрался до смерти… И ради этого ты послал за мной? Я палач и живодер, в мои обязанности входит убирать дохлую скотину, а вот мертвые священники меня не касаются. – По-моему, его отравили, – тихо проговорил Симон. Палач присвистнул сквозь зубы. – Отравили? И ты решил, что я скажу тебе, каким ядом? Симон кивнул. Палач Шонгау далеко за пределами города прослыл мастером своего дела, и не только по части казней, но также в искусстве врачевания и приготовления отваров. Шла ли речь о настойке из спорыньи и руты против нежелательной беременности, о нескольких пилюлях от запора или снотворном из мака и валерианы – простой народ с любой болячкой охотнее шел к палачу, нежели к лекарю. Палач и брал дешевле, и средства его действительно помогали. Симон довольно часто испрашивал его совета, когда дело касалось лекарств или непонятного заболевания, – к величайшему возмущению своего отца. – Может, посмотрите на него поближе? – спросил Симон и указал на околевшего священника. – Вдруг удастся узнать что-нибудь про убийцу. Куизль пожал плечами. – Не знаю, что из этого должно получиться. Но коли на то пошло и раз уж я все равно здесь… – Он сделал затяжку и с любопытством взглянул на труп. Потом наклонился и стал внимательно изучать тело священника. – Ни крови, ни следов удушения. И никаких признаков борьбы, – пробормотал он и провел рукой по заледенелой одежде Коппмейера, на которой обнаружились остатки рвотных масс. – А с чего ты взял, что его отравили? Симон прокашлялся. – Пончики… – начал он. – Пончики? – Куизль вопросительно поднял густые брови. Лекарь пожал плечами и вкратце рассказал палачу все, что узнал от Магды и Гедлера. – Лучше бы нам сейчас сходить в пасторский дом, – сказал он в заключение и направился к выходу. – Может, я что-нибудь недоглядел. Когда они вышли за двери, Симон покосился на палача и спросил: – А как вы вообще попали в церковь? Я-то думал, что ключ только у… Куизль усмехнулся и показал лекарю длинный загнутый гвоздь. – Эти двери в церквях только болван не откроет. Неудивительно, что их обворовывают по всей округе. Вообще не пойму, зачем эти святоши их запирают. В доме Симон провел палача в общую комнату и показал на два оставшихся пончика и рвоту на полу. – Их тут было, наверное, с полдюжины, – сказал лекарь. – Все намазаны медом. Хотя Магда утверждает, что ничего не мазала. Куизль осторожно отломил кусочек теста и стал его нюхать; при этом он закрыл глаза, а ноздри его шевелились, как у лошади. Выглядело все так, словно он этот кусочек хотел втянуть носом. Наконец Якоб отложил его в сторону, опустился на колени и принялся нюхать рвотные массы на полу. Симон почувствовал, что ему становится дурно. В комнате стоял едкий запах уксуса, дыма и разложения. И чего-то еще, что лекарь не мог распознать. – Что… что вы там нашли? – спросил он. Палач выпрямился. – Он меня до сих пор никогда не подводил, – сказал он и коснулся своего крючковатого носа. – Я тебе любую самую мелкую болячку вынюхаю из загаженного ночного горшка. А эта вот лужа пахнет смертью. Тесто – тоже. Куизль снова взял кусок булочки и покрошил его в ладони. – Отрава в меде, – пробормотал он через некоторое время. – Пахнет… – Он поднес тесто к носу и наконец улыбнулся. – Мышиной мочой. Как я и предполагал. – Мышиной мочой? – растерянно спросил Симон. Куизль кивнул. – Так пахнет болиголов. Самое ядовитое растение в наших краях. Паралич медленно расползается от ног и выше, пока не дойдет до сердца. Можешь даже почувствовать приход смерти. Симон с отвращением встряхнул головой. – И кому такое на ум только могло прийти! Никто из деревни до такого не додумался бы, так? Какой-нибудь завистливый мастеровой просто пристукнул бы Коппмейера дубинкой. Но чтобы это… Погруженный в раздумья, Куизль пожевал потухшую трубку, потом резко развернулся и направился к выходу. – Вы куда? – крикнул ему вслед Симон. – Еще раз хорошенько погляжу на пастора, – проворчал он уже снаружи. – Что-то тут не сходится. Симон невольно усмехнулся. Палач попробовал крови. Достаточно было лишь небольшого толчка, и мысль его начинала работать безотказно, как нюрнбергский часовой механизм. Вернувшись в церковь, Куизль тщательнейшим образом осмотрел священника. Стараясь не задевать его, обошел труп вокруг, словно желал подробно оглядеть положение тела. Андреас Коппмейер все так же покоился на надгробной плите с изображенным ликом Богоматери, на которой его нашли утром. Пастор скорчился на полу, так что виден был только его профиль. Волосы его побелели от инея, а лицо цветом стало напоминать замороженного карпа. Левая рука лежала вдоль тела, а правой он, похоже, указывал на надпись над головой Богоматери. – Sic transit gloria mundi, – пробормотал палач. – Так проходит мирская слава… – Он даже обвел надпись. Вот, посмотрите! – сказал Симон и указал на неровные линии вокруг изречения. Круг был прерывистый, словно Коппмейер нацарапал его на льду из последних сил. – Он совершенно ясно понимал, что ему приходит конец, – заключил лекарь. – Добряк Коппмейер всегда славился чувством юмора, в этом ему нельзя было отказать. Куизль наклонился и провел рукой по изображению святой. Над головой ее лучился нимб. – Одно меня настораживает, – пробормотал он. – Это ведь надгробная плита, так? Симон кивнул: – Таких полно по всей церкви. Почему вы спрашиваете? – Сам посмотри, тупица, – палач обвел рукой все пространство церкви. – На других плитах тоже покойные нарисованы. Советники, рыцари, богатые женщины. Но здесь, без сомнения, изображена Дева Мария. Никто не осмелится пририсовать нимб простой смертной. – Может, какой-нибудь святой дар? – высказал мысль Симон. – Sic transit… – снова начал палач. – Так проходит мирская слава, – нетерпеливо перебил его лекарь. – Это я знаю. Но вот как это связано с убийством? – С убийством, может, и никак, а вот с тайником – вполне, – неожиданно ответил Куизль. – Тайником? – А ты разве не говорил, что священник, мол, всю прошлую ночь в церкви трудился? – Да, но… – Посмотри-ка на круг внимательнее, – пробормотал палач. – Ничего не бросается в глаза? Симон склонился над рисунком и хорошенько присмотрелся. Его словно громом поразило. – В круг же попали не все слова, – прохрипел он. – Только первые два… |