Онлайн книга «Портрет-призрак»
Анна вздохнула. Вот если бы у них были дети – это бы все изменило. Анна от кого-то слышала, что дети связывают супругов крепче общих интересов, привычки и даже любви. – Вы не могли бы спустить платье с плеч? – сказал вдруг Модильяни. – Мне нужно видеть ваши плечи. Анна вздрогнула и посмотрела на него удивленными глазами. – Боюсь, это невозможно. Единственный способ – распороть швы. Художник вздохнул: – Жаль. Он нахмурился и наклонился, чтобы смешать краски. Анна на секунду задумалась, затем поднялась с сомье и быстро сняла с себя платье. Потом прикрыла нагую грудь и снова села. Модильяни взглянул на нее и на мгновение опешил. – Теперь вам хорошо видно? – спросила Анна спокойно, но не без внутреннего смущения. – О да! – сказал художник. – Но почему вы держите платье в руках? Вы боитесь, что обивка на сомье слишком грязная? – Я… «Какого черта!» – подумала Анна, не договорив, и решительным жестом убрала платье от груди. – Так хорошо? – спросила она. Амедео взглянул и улыбнулся: – Да, намного лучше. В следующую секунду лицо его вновь стало хмурым и сосредоточенным, а глаза – острыми, цепкими и проницательными, словно, глядя на Анну, он видел не телесную оболочку, а самую ее душу. С каждой минутой взгляд Модильяни делался острее и пламеннее, движения – все более быстрыми и отточенными. Вытирая пот со лба, он нечаянно взъерошил волосы, и теперь – с горящими глазами, побледневшим лицом и вставшими дыбом волосами – казался Анне человеком, одержимым дьяволом. Через час он разрешил Анне отдохнуть. Они поудобнее устроились на сомье и закурили папиросы. – Вы мало гуляли по Парижу, не так ли? – спросил Модильяни. – Очень мало, – вздохнула Анна. – Мой муж увлекается этнографией и все время проводит в музеях. Я предоставлена сама себе. – Это неправильно. Вы обязательно должны осмотреть Париж. Но вам нужен хороший гид. Если хотите, я буду вашим гидом. – Я хочу, – просто сказала Анна. – Договорились, – кивнул Модильяни. Они немного покурили молча, глядя, как клубы дыма расплываются в воздухе. – Когда вы рисуете, вы делаетесь похожим на сумасшедшего маниака, – сказала вдруг Анна. – Или на пророка, на которого снизошел Святой Дух. Модильяни кивнул: – Так и есть. Но мой Святой Дух – это линия. – Линия? – Да. Линия – это главное в картине. Знаете… один мой приятель любит твердить, что линия – это совесть художника. – Это правда? – Ну, если учесть, что никакой другой совести у художника нет и быть не может, то да, – ответил Модильяни. – Значит, вы считаете, что у художника нет совести? – Я не считаю, я знаю наверняка. Главное для художника – создать иное существование, отличное от его собственного. Если понадобится кого-то убить, настоящий гений убьет, не задумываясь. – Страшно, – сказала Анна. Модильяни пожал плечами: – Я не говорил, что мне это нравится. Но так есть. Художник вынужден выбирать между добродетельной жизнью и творчеством. Выиграешь в одном – проиграешь в другом. Так устроен мир. – И эту точку зрения вы будете вбивать в головы своих детей? Модильяни усмехнулся. – У меня не будет детей. По крайней мере я очень сильно надеюсь. – Вы так не любите детей? – Дело в другом. Просто у гениев не должно быть детей. «Сын Микеланджело…» Вы слышите, насколько смешно и пошло это звучит? – Посмотрим, что вы скажете, когда у вас будут собственные дети, – сказала Анна. – Хотя… Быть может, вы не считаете себя гением? – Когда как, – с улыбкой ответил Амедео. – Впрочем, и у гениев бывают родственники. Я, кажется, вам еще не говорил, что одним из моих предков был великий Спиноза? – Нет. А в какой вы связи? – Точно не знаю. Я в подробности никогда не вдавался. Я родом из Ливорно, мой отец еврей. А фамилия наша происходит от маленького села к югу от Рима. Отец когда-то торговал углем и дровами, потом владел маклерской конторой. Некоторую сумму денег вложил в серебряные копи на Сардинии. – Значит, у вас зажиточная семья? Модильяни выпустил из губ струйку бледно-голубого дыма и покачал головой: – Увы, нет. Я появился на свет в день, когда к нам явились судебные приставы забирать описанное за долги имущество. По итальянским законам имущество роженицы неприкосновенно. Пока отец отражал натиск приставов, тетки наваливали на кровать рожающей матери все самое ценное в доме. Анна улыбнулась: – Забавно! – Да, – выдохнул Модильяни и вяло улыбнулся. – Однако моя мать посчитала это дурным предзнаменованием. Некоторое время они курили молча, потом Анна покосилась на художника и задумчиво поинтересовалась: – Значит, вы не верите в бога? Модильяни взглянул на нее удивленно: – Почему вы так решили? – Вы так убежденно доказывали, что художнику все дозволено… – Ах, вы об этом. – Модильяни грустно улыбнулся. – Я верю в бога. Но я не верю в ад… для таких, как я. – Что это значит? – Ну… – Он пожал плечами. – Бог ведь художник. Мы не знаем, на какие жертвы ему пришлось пойти, чтобы создать этот мир. Так что, думаю, он меня поймет. – Значит, место всех художников в раю? – Конечно, – ответил Модильяни так просто, что Анна не нашлась что возразить. Он швырнул окурок на пол и раздавил его каблуком ботинка. – Давайте продолжим. Я хочу закончить картину в несколько дней. Анна докурила папиросу, нагнулась и сунула окурок в пустую баночку из-под растворителя. Затем спокойно сняла платье и приняла прежнюю позу. Модильяни стал к мольберту. Взглянув на грудь Анны, он сказал: – Если бы я стал мировым тираном, я бы запретил женщинам скрывать грудь под одеждой. Анна представила себе, как она прогуливается зимой по Аничкову мосту в чем мать родила, и улыбнулась: – Тротуары Петербурга были бы уставлены обледенелыми женскими статуями, выполненными в натуральную величину. Она ожидала, что Модильяни улыбнется шутке, но он, похоже, ее уже не слышал. Погрузившись в работу, итальянец вновь превратился в священнодействующего жреца с пылающими глазами. 3 Николай стоял посреди комнаты, сунув руки в карманы брюк. Взгляд его раскосых глаз был задумчивым. |