Книга Над горой играет свет, страница 38 – Кэтрин Мадженди

Мика выудил из-под кровати альбом с рисунками.

— Хочешь посмотреть?

Конечно, я хотела, и мы уселись на кровать. Мика переворачивал листок за листком, он стал рисовать гораздо лучше, чем раньше. Было очевидно, что брат у меня не такой, как у всех, брат у меня особенный.

— Это соседские собаки. Пебблз [16] и Отис [17] .

— Как смешно их зовут. — Я всегда ценила удачные клички. — Можно с ними поиграть?

— Они переехали. Теперь в их доме живет какая-то бабулька.

Один рисунок, вложенный между страницами, Мика вытащил и, перевернув, положил на покрывало. Я тут же его сцапала. Ужас, кричащий человек, весь в ранах, из которых хлещет кровь.

— Отдай! — Мика выхватил у меня листок, довольно сильно порвав. Лицо его перекосилось от бешенства.

Я спрыгнула с кровати и отскочила. Прочно запертые двери моего сердца с грохотом распахнулись, потом захлопнулись, потом снова распахнулись под напором ворвавшегося ветра. Я снова прижала к глазам ладони.

— Ч-черт! Прости, сестренка. — Он положил руку мне на плечо. — Ну ладно, мир.

Я опустилась на кровать. А Мика достал портрет: женщина в кресле с книжкой. Старательно его разгладил.

— Глянь-ка.

— Это она? — Я ткнула пальцем в сторону кухни.

— Ну да.

— Ругается? Часто?

— Да нет. Мама чаще ругалась.

Я стиснула пальцами колени.

— Мама ругалась не часто.

— Но если была не в настроении, то здорово. Ребекка вообще не такая заводная.

— И тоже любит выпить?

— Не особенно.

К следующей страничке была приклеена фотография изумительной белой птицы.

— Это цапля. Видала? Хочу ее скопировать. — Он погладил птицу пальцем. — Не пойму, как я ей вообще. Нравлюсь, не нравлюсь…

— Кому?

— Ребекке.

— Почему не поймешь?

— Да так. — Он перевернул страницу и ткнул в аллигатора. — Я этого зубастого в озере видел, огромный, жирный, изобразил вот.

Я с ужасом смотрела на крокодильи зубы, такие вмиг разорвут на кусочки.

— А тут во дворе крокодилы тоже ползают?

— Такого не припоминаю. А вот огромную змеюку я видел недели две назад, под крыльцом.

— Огромная змея? Под крыльцом?

Мика рассмеялся:

— Не бойся, тут на них никто не обращает внимания. У друга моего одна в ванную забралась.

— У тебя есть друг?

— Друзья, — уточнил Мика, перевернув очередную страницу, — я увидела портрет Энди. — С той фотки, которую ты мне прислала.

— Классно.

Мы смотрели на Энди, крепко обнимавшего своего Тигра Траляляя.

— Я ведь с ним даже не попрощалась.

— Как это?

— Мама не разрешила.

— Ясно. Струхнула, что расскажешь ему про нее, какая она сволочь.

— Неправда!

— Правда! Ей плевать на меня, а теперь ей и на тебя плевать!

— Врешь ты все!

— Вру? А почему она там, а мы с тобой оказались тут?

Я пожала плечами.

— Знаешь, я скучаю по Энди.

— Я тоже, — вздохнул Мика и, вскочив, прошелся по комнате. Я испугалась, что он уйдет, наверняка у него есть дела поважнее, чем торчать с малявкой сестрой. Не глядя мне в глаза, он вдруг добавил:

— Мама и Энди сюда отпустит, это было бы здорово.

— Она сказала, что ни за что.

— Точно отпустит, и снова будем все вместе.

— И сможем потом все вместе вернуться.

Как же я мечтала вернуться к своему клену, к прохладному ветру…

Мика лишь помотал головой. Я была еще глупышкой, что он мог мне сказать?

Обсуждать маму надоело, и я сменила тему:

— Можно мне иногда играть с твоими друзьями?

— Девчонок мы не принимаем. — Он похрустел пальцами и стал подбирать с пола рисунки.

— А почему?

— Слушай, у тебя тоже появятся друзья.

— Ты думаешь?

— А то. Конечно появятся.

Рисунки он снова запихал в альбом, и тот надорванный тоже.

Нас позвала Ребекка.

— Пора подзаправиться! — воскликнул Мика.

Я не стала спрашивать, почему он думает, что Ребекка его не любит. Решила сама понаблюдать, как они друг с другом общаются, все они.

На столе стояли большие блюда и тарелочки. Ребекка пожарила цыплят, круглые картофелины блестели от тающего масла, еще была зеленая фасоль, и кукурузный хлеб, и салат из фруктов. Он очень красиво смотрелся в прозрачной вазе, которая так и сияла на свету. Ваза была гладкой и простенькой, не то что наша любимая резная. Все тарелочки одинаковые, рядом с каждой наглаженная салфетка. Мама любила, когда вся посуда на столе вразнобой, считала, что так нарядней и веселее.

Папы не было. Ребекка сосредоточенно жевала и на нас почти не смотрела. Я подумала, может, Мика и прав, очень мы ей тут нужны. Вспомнила слова мамы, что ни одной женщине не хочется возиться с чужими детьми. Левую руку Ребекка держала на коленях, которые сначала накрыла салфеткой. Я тайком посмотрела на Мику, подражает ли он мачехе. И не думает. Локти разложил на столе, салфетку сунул за воротник. Громко отрыгнув, расхохотался.

— Что я тебе говорила? — встрепенулась Ребекка. — Нельзя так вести себя за столом.

— Я забыл, простите, — сказал Мика с набитым ртом, в который исхитрился затолкать огромный ломоть хлеба, густо намазанный маслом.

Взяв в руки вазу с фруктовым салатом, Ребекка спросила меня:

— Хочешь? Из свежих фруктов.

Я протянула свою тарелку, досадуя, что не подобрала хлебом масло, и теперь оно смешается с соком от фруктов.

— Нет-нет, лапуля, возьми вон тот маленький салатник, а ложка лежит перед твоей тарелкой.

Теперь я поняла, зачем рядом с тарелкой еще прозрачная мисочка и ложка. Я протянула ей салатник, и Ребекка большущей черпалкой стала накладывать туда клубнику, чернику, кусочки дыни, арбуза, ломтики бананов, виноградины. Потом положила салат в мисочку Мики и в свою, а усевшись, снова расстелила на коленях салфетку.

Я тоже положила салфетку на колени и лягнула братца ногой. Он скорчил рожу, но подчинился.