Книга Американские каникулы, страница 25 – Эдуард Лимонов

На другом конце стола, пытаясь налить себе в бокал вина, Леля не сумела удержать галлоновую бутыль в равновесии и, задев ею бокал, выплеснула содержимое бутыли на стол и на свои светло-оливкового цвета брюки.

— Еб твою мать! — выругалась Леля. — Ни одного джентльмена вокруг!

— Пизда дурная… — прокомментировал Алекс.

Сидевший рядом с Лелей казак оглушительно захохотал. Невероятно широкая под клетчатой рубашкой грудь его заколыхалась.

— Я ж тебя люблю, Лельчик! — воскликнул казак и, выйдя в кухню, вернулся с кучей бумажных салфеток.

Торопясь, мы сообща разбросали салфетки по столу.

Леля, брезгливо приподнявшись в мокрых брюках, дотянулась до бутыли и, взяв ее обеими руками, некоторое время пила из бутыли вино, шумно взглатывая.

— Штаны-то сними, посыпь солью, а то пятна останутся, — посоветовал ей казак. — Я тебе какой-нибудь халат дам.

Вдвоем, покачиваясь, они ушли наверх.

— Смотрите там у меня, не ебаться! — строго закричал им вслед босс Алекс. И опять обратив свое внимание на меня, спросил: — Ну как живешь, Лимон, с лягушатниками?

— Тихо живу, — сказал я. — Пишу себе. Еще одну книгу написал.

— Во Франции нечего делать творческому человеку, — убежденно объявил Алекс.

— Париж красивый? — вдруг спросил доселе скромно сидевший в самом дальнем углу стола грузин.

— В жопу там в Париже ебут таких, как ты, Шалва… — не зло, но насмешливо сказал Алекс. — Лимон, хочешь его выебать? Он, кажется, по тому же самому делу, что и ты, — захохотал Алекс. — Пойдите, пойдите на второй этаж, там на всех места хватит… Идите, мальчики…

Алекс знал по меньшей мере одну из моих жен, но почему-то упорно продолжает держать меня за гомосексуалиста. На людях. Я никогда особенно не возражаю, после выхода моей книги «Это я — Эдичка» многие в мировом русском комьюнити считают меня гомосексуалистом. Однажды, я был как раз в обществе Алекса в тот вечер, мне пришлось дать по морде наглецу, подошедшему к нашему столику, назвавшему меня грязным педерастом. В русском ресторане в Бруклине. Я сам шучу по поводу своего «гомосексуализма» направо-налево. Но не Алексу, по секрету рассказавшему мне как-то, как его еще пятнадцатилетним мальчиком совратил отец-настоятель в русском монастыре, меня на эту тему подъебывать.

— Ты что такой агрессивный сегодня?

Он оправдался:

— Ой, Лимон, какой же ты обидчивый. Я же тебя люблю, Лимон! Я твой брат. Ты помнишь, ты сам сказал мне после смерти Володи: «Хочешь, Алекс, я заменю тебе Володю?»

— Хитрый ты, Алекс… — сказал я. — Все помнишь, что тебе выгодно.

— А ты думал… — усмехнулся он. — Эх, Лимон, друг ты мой… — Опять дотянувшись до меня с трона, он больно шлепнул меня по плечу: — Рад тебя видеть! Думал, не придешь. Все, все от меня отвернулись! Трудности у меня, денег временно нет, галерейщика нет, вот и дела хуевые пока… Но я вылезу! Я вылезу и всем им, сукам, покажу!

Я подумал, что человек он сильный, хотя и не очень разумный. Вылезет, наверное.

— Эй! — крикнул грубиян Шалве. — Посмотри там в холодильнике, осталось ли еще выпить.

Грузин молча встал и пошел к холодильнику. Заглянул:

— Только одна банка пива, Алекс.

— Сходи за пивом, раз не хочешь ебаться с Лимоном, — ласково сказал Алекс и, вынув из бумажника двадцать долларов, дал их грузину.

По этим-то двадцати долларам, как-то несвойственно бережно переданным Алексом Шалве, я и понял, что положение его действительно очень серьезное. Обычно двадцатидолларовых бумажек в бумажнике Алекса просто не было. Только сотенные. Сдачу с сотенных Алекс всегда бестолково заталкивал в джинсы, и когда в следующий раз расплачивался, вынимал опять сотенную. Это был его особый, русско-кавалерийский шик.

— Я расшиваюсь, — доверительно объявил мне Алекс. — Ничего крепче пива мне нельзя.

— Я бы на твоем месте и пива не пил, — заметил я неодобрительно.

— Пошел на хуй, Лимон, не учи меня.

— Распустился ты, — сказал я. — Ругаешься как извозчик. Разве главе космогенической школы подобает так ругаться?

Следует сказать, что Алекс действительно объявил себя однажды главой космогенической школы в живописи. Я думаю, и сам Алекс не знал, что это такое, но стать главой школы ему было необходимо, он считал, что это респектабельно.

— Научили тебя во Франции… — разочарованно-презрительно протянул Алекс. — Интеллигентным стал… Точно, — сказал он, обращаясь уже к Элиз. — Там все такие, как Лимон, любят попиздеть… Потому я и сбежал оттуда.

Самого Алекса упрекнуть в интеллигентности трудно. За десять лет жизни во Франции Алекс едва научился лепетать по-французски, и я его за это подсознательно презирал, справедливо считая человеком ограниченным и нелюбопытным, хотя и талантливым. Но талант должен развиваться, а какое развитие, если Алекс не читает, с новыми людьми не встречается, а только механически производит свои картины, сидя взаперти, окруженный казаками и другой русскоговорящей челядью.

По лестнице, громко гогоча, спустился казак, а за ним, пьяно улыбаясь, спустилась голая ниже пояса Леля, держа в руках свои мокрые штаны. Она была без трусов и, спускаясь, поглаживала светлый треугольник волос в месте схождения ног.

— Ты почему, сука, голожопая? — засмеялся Алекс. — Почему она без штанов? — обратился он к казаку.

— Не хочет мой халат одевать. Говорит, что халат воняет и слишком большой для нее… — прохохотал казак, содрогаясь могучей грудью.

— А что, я тебе не нравлюсь такая?.. — криво усмехнулась Леля и, подтянув мышцы ягодиц, прошлась мимо стола, за которым мы сидели.

— Вот мы сейчас тебя выебем, пизда, тогда доходишься! — с видимым отвращением пригрозил Алекс.

Леля, хотя и миниатюрная, сложена очень пропорционально, и если не смотреть на ее пьяную физиономию (всегда, когда она сильно напивается, кончик носа у нее краснеет и лоснится), эстетически представляет из себя совсем не неприятное зрелище. Леля продефилировала мимо нас и села на свое прежнее место, но затем пересела вдруг на место отсутствующего грузина и, обнаружив, что в его темного стекла бокале есть вино, выпила его залпом.

— Еще выпить хочу… — объявила она капризно — Дайте выпить!

— Сейчас Шалва принесет, — успокаивающе сообщила Элиз подруге. — Подожди.

К ногам Лели подошел вдруг доселе мирно спавший в одном из углов жирный бульдог Алекса и, заинтересованно обнюхав ее ноги, встал на задние лапы, а передние положил на стул и потянулся морщинистым свиным носом к ее пизде.

— Фу, дурак! — взвизгнула Леля.

— Выеби, выеби ее, Фунт! — обрадовался Алекс. — Покажи ей, засунь ей шершавого в шахну!..

Все мы, включая Элиз, обрадовались неожиданному развлечению и стали заинтересованно наблюдать за Лелей и Фунтом.