Книга Черный мел, страница 46 – Кристофер Дж. Эйтс

Я разбита, Джолион, разбита, как и ты. Но сейчас нам дали вторую попытку. Мы в состоянии помочь друг другу, собрать друг друга заново. Склеить, зашить, утешить сказками. Чтобы нас собрать, Джолион, не нужны ни королевская конница и ни вся королевская рать, а только я и ты, только мы с тобой.

И еще в одном я не сомневаюсь: Вселенная направила меня сюда, чтобы убедиться — ты допишешь свой рассказ. Ты должен, Джолион, обязан. Я безмерно наслаждаюсь будущим. Ты все расскажешь очень правдиво, и я не могу возразить ни единым словом (прошу-прошу-прошу, когда до этого дойдет, не суди меня слишком строго!).

А потом, когда ты допишешь, я тоже расскажу об Игре. Я смогу написать о любви, красоте, шелковистых березовых сережках, плывущих по воде в черных горных озерах. Так я освобожусь и начну жить своей жизнью. Кстати, о свободе: ты можешь сделать для меня одну малость? Да, мы с тобой встретимся, мы непременно встретимся. Но сначала я должна попросить тебя об услуге. Обещаешь, Джолион? Я хочу попросить тебя кое о чем — об одной мелочи. Целую! Дэ.

XLI(iii).Милая Дэ, проси хоть что. Для тебя я сделаю все.

Конечно, нас столкнула Вселенная, я не сомневаюсь в этом ни на секунду. Мы с тобой тесно связаны, сплетены. Я уверен: если бы мы лучше разбирались в физических законах, мы сейчас не удивлялись бы так, что нас швырнуло друг к другу.

Все, что ты для меня сделала много лет назад… Но ты полагала — я тебя предал. Теперь-то я понимаю, как все это выглядело со стороны. Конечно, я не могу судить тебя сурово.

Мне очень жаль, что ты несчастна. И тоже разбита. Но у нас с тобой, Дэ, у тебя и у меня, все получится. И когда-нибудь никто не сумеет рассмотреть в нас трещины или решит, что это очарование старой глазури.

Проси, проси. Все что угодно, Дэ, обещаю. Джолион.

XLI(iv).Я так рад возвращению Дэ в мою жизнь, и вот я пишу, пишу и пишу. Но по окончании испытываю жажду и странную тошноту после вечерних таблеток. Их так много! Три розовые, две желтые, три голубые. Последнее время мне после них бывает очень муторно — совсем не так, как раньше.

Но я должен доверять своему распорядку. Должен доверять Дэ. Дэ, ради тебя я сделаю все что угодно, все что угодно.

И как сегодня трудно глотать виски! Черная линия передвинулась вверх, получилась половина большого стакана. Мне трудно физически! Во рту появляется сладковатый привкус… Я бегу в туалет, меня выворачивает в унитаз, хорошо, что мой организм вовремя предупредил меня. Когда-то я читал — таким образом организм спасает зубы от коррозии и изжоги. Чтобы нам не так часто приходилось посещать стоматолога. Кстати, вы заметили? Самые болезненные процедуры стоматологи всегда назначают на половину третьего. Бр-р-р… зубовный скрежет! А где мой счастливый зуб? Мне нужна сила, мне нужна Дэ. Ах, ради Дэ я сделаю все-все-все. Так, который час? Когда мне на свидание с зубной феей?

Пора не пора — выхожу со двора…

XLII(i). — Просыпайся, — повторяла Эмилия. — Чад, просыпайся!

В комнате Джолиона полуденное солнце поднялось над мансардой общежития соседнего колледжа. В углах плясали солнечные зайчики. Ярко освещался янтарный кофейный столик, на мраморной плите сверкнула бутылка виски.

— Сколько он выпил? — Эмилия приложила руку ко лбу Чада.

— Вот сколько. — Джек поднял бутылку, на две трети полную. — Не знаю. Шесть, или семь стопок.

— Многовато, — заметила Эмилия.

— Прекрати. Как он иначе…

— При мне он выпивал вдвое больше, — сказал Джолион. — Не исключено, его состояние сейчас можно назвать «опьянением хитрости».

Чад открыл один глаз и расхохотался.

— По крайней мере, я с-старался! — сказал он, и собственные слова показались ему стертыми по краям.

Джолион налил ему еще, и Чад медленно выпил.

В комнате был Длинный, он сидел в углу и читал журналы. У его ног уже лежали два прочитанных — «Лондонское книжное обозрение» и «Литературное обозрение». Затем он открыл старую книгу без суперобложки. Джек пожелал узнать, что читает Длинный. Тот с усталым видом развернул книгу названием к Джеку — «Государь» Макиавелли. Джек объявил, что это самая лучшая его шутка.

Дэ набила трубку табаком и стряхнула на пол крошки с клетчатых брюк на ярко-красных подтяжках.

— Очень странно, когда один из нас пьет, а остальные нет, — заметила она. — Как будто на похоронах, только наоборот. — Она чиркнула спичкой и поднесла ее к трубке.

Чад наблюдал, как мерцает язычок пламени, пока допивал виски.

Джолион посмотрел на часы и начал производить подсчеты в уме.

— Чад, еще четверть бутылки через час, а остатки — перед уходом.

Чад с удивлением обнаружил: ему трудно сфокусироваться на каких-то отдельных предметах. Вдруг он кое-что вспомнил и встрепенулся:

— Эй, Джолион, как там Марк? Он по-прежнему ходит за тобой?

— Ходит, — ответил Джолион, — а вчера придумал кое-что новенькое.

— Правда? — взволнованно спросил Джек. — И что же?

— Устроил уборку в моей комнате.

— Что-о?! — воскликнул Чад.

Джолион ответил — не испуганно, а всего лишь озадаченно:

— Вчера после обеда я спустился за сигаретами. И заодно заглянул в книжный магазин. Когда я вернулся, в моей комнате было прибрано.

— Он вломился в твою комнату без спроса и навел там порядок? — удивилась Дэ. Она огляделась по сторонам, действительно, в комнате стало как будто чище, чем обычно.

Джолион пожал плечами:

— Наверное, придется все-таки запирать дверь на ключ. Но ведь я собирался выйти только на две минуты, за сигаретами.

— Он что-нибудь взял? — спросила Эмилия.

— Нет, ничего.

— Только убрал?

— Вот именно.

Чад громко, пьяно фыркнул и спросил:

— Хорошо он прибрал?

— Превосходно, — ответил Джолион.

— Теперь мне все ясно, — заявил Чад. — Он полный псих.

* * *

XLII(ii).Джек и Джолион вели Чада, поддерживая его под руки.

Перед выходом Чаду дали допить остатки виски. Глядя вверх, на зарешеченные окна, он ухмылялся: свинцовые ромбики расплавились, и стекло текло сквозь них, как будто в дымке. Флаги на башне застыли в неподвижности, а розетки на гербе колледжа походили на глаза над ухмыляющимся ртом-шевроном. Они шли по проходу под башней, ее называли «Последний прыжок неудачников», и холод старинных камней успокаивал его. Мир размягчился и подобрел, стал каким-то бархатистым, мягким, как пух, и теплым, как свеча. Чад вспомнил — вечером у него свидание, вспомнил, как молоко текло по медово-ореховым загорелым ногам Митци. Какая она хорошенькая! Это чувство нарастало уже много дней, чем больше он думал о Митци, тем милее она ему становилась.