Онлайн книга «Княжий удел»
|
Показался Дмитрий Юрьевич, его сопровождала дюжина стражей с совнями наперевес. Князь взобрался на кадку и заговорил: — Устюжане, я теперь ваш князь! Почитайте меня отныне как батюшку своего! Сказано было не особенно громко, однако услышали все. Недовольный ропот прошелся по толпе, и кто-то самый отважный заорал: — Долой Шемяку! Дерзкого отроки выволокли и долго хлестали кнутом, а потом, избитого в кровь, бросили. Дмитрий терпеливо дожидался, пока уляжется ропот, а потом продолжал: — Васька лишил меня отчины, из дома выгнал. Думаете, справедливо это мне, неприкаянному, по Руси мотаться? Он у меня забрал Галич, а я у него отбираю Устюг! Око за око!.. Деньги мне нужны, чтобы дружину свою снарядить, а где же еще брать, как не в своем городе. Никто не выйдет из этого круга, пока не заплатит мне пошлину! С купцов десять рублей, с мастеровых рубль возьму! — А ежели не пожелаем? — выкрикнул купец в серой душегрейке, молодец лет тридцати. — Мы московскому князю служим, ему и платим! — Холопов Васькиных отныне я в Сухону метать стану. В мешок мерзавца! Мужика выволокли из толпы, он не желал идти, сопротивлялся, цеплялся за землю, но и на него набросили мешок и кинули на телегу. Купцы неохотно расставались с деньгами, долго переговаривались, спорили, а потом выкупили и себя, и весь народ зараз. Кольцо разомкнулось, и узкие улочки приняли горожан и посадских людей. Торг закончился. Но в городе было тихо и тревожно. Дмитрий велел выставить дозоры. По улицам ходили дружинники и отлавливали недовольных, наиболее строптивых топили в реке. Была уже полночь, когда к Дмитрию попросился окольничий Кисель. Князь знал его по Москве, когда-то он был у него свечником, потому и повелел впустить его. Окольничий вошел, отвесил низкий поклон. Дмитрий только слегка кивнул. — Что же ты не при Василии? — вдруг спросил Шемяка. — Не ценил я твою службу, Дмитрий Юрьевич, мне бы при особе твоей быть, да бес попутал, тогда все бояре в Вологду ехали к Василию. Вот и я подался службы у него искать, а он меня не захотел принять и в Устюг сослал. А ведь я из московских бояр! — Не пожелал, стало быть, при своем дворе держать? — Не пожелал. Не прогневайся на меня, князь, искупить вину хочу. — И как же ты хочешь искупить? — полюбопытствовал князь. — Правдой! Против тебя зло собирается, — понизил голос Кисель. — Бояре во все стороны гонцов разослали, хотят тебя с Устюга согнать. — Так, продолжай… — Перед утренней молитвой ударит колокол, тогда в город народ и сбежится с оружием. Выходит, не забыл еще Устюг вечевой старины, когда на сходе решались главные дела, и сейчас силу собирает против князя. — Искупить вину, значит, хочешь? — Хочу, князь! — Вот тогда всех лихоимцев и повяжи! — Слушаюсь, государь, — поклонился боярин. Часом позже отряд стражников во главе с окольничим Киселем шастал по дворам, хватал очумелых от страха бояр. — Ну что, Иван Яковлевич, свиделись? — И, повернувшись к стражникам, Кисель командовал: — В мешок его и на телегу! Зловеще полыхали факелы, вырывая из темноты углы палаты, а за дверьми тихо шушукалась прислуга. У крутого берега Сухоны уже собрался весь Устюг. Страшная новость в одночасье обежала город, взбудоражив его колокольным звоном с Благовещенского собора. Пономарь ударил в набат, созывая людей. Но не пробил он и дюжину раз, как на колокольню вбежали Дмитриевы стольники и сбросили смельчака вниз. Огромная толпа угрюмо молчала, враждебно наблюдая за тем, как рынды сновали по берегу. На самом краю обрыва, в завязанных мешках, лежали бояре. Они орали истошными голосами, взывали о помощи, но толпа не двигалась. Отроки ждали Дмитрия. Наконец он появился. Дмитрий Юрьевич ехал на золотистом аргамаке. Он даже не взглянул в сторону униженных бояр, испуганных горожан, головы которых склонились еще ниже. Князь подъехал к обрыву, где под охраной рынд были свалены мешки с бунтовщиками. Дмитрий взмахнул плетью, но рука застыла в воздухе. Чего же хлестать покойников? И, как будто стыдясь своего невольного жеста, он засунул плеть за голенище. — Мертвечиной от мешков тянет. Бросить изменников в воду! Рынды стали выполнять приказ князя: по двое, взявшись за углы мешков, с размаху бросали их в быструю Сухону. Разбивая гладкую поверхность воды, несчастные пропадали в бездне. В толпе кто-то ахал, а народ, сняв шапки, крестился. Вдруг навстречу Дмитрию выбежала взлохмаченная баба, она вцепилась в княжеский сапог и зашипела: — Ирод! Посмотри на меня! Неужели не узнаешь?! Подскочили рынды, тянули блаженную за платье, но она держалась крепко. — Меланья! — выдохнул князь. — Отпустить бабу! Рынды отошли, а блаженная, продолжая сжимать сапог князя, кричала: — Проклятье на тебе, Дмитрий! Смерть у тебя за спиной стоит! Ты проклятье с собой всюду носишь, и года не пройдет, как околеешь! В мучениях Богу душу отдашь! — Пошла прочь! Гоните ее! Прочь гоните кликушу, что же вы стоите?! — орал Дмитрий, напуганный предсказаниями, и яростно вырывал сапог. Но Меланья вдруг отошла сама и, посмотрев в последний раз на князя, скрылась в толпе. Глянула так, словно прощалась с покойником. Дмитрий вытер пот с лица. Конечно, это была она, Меланья. Ее невозможно не узнать даже в нищенской одежде. У кого же еще могут быть такие глаза! И, как прежде, красивая, хоть и постарела. Не сумело изуродовать ее время, и даже мрачность и отрешенность от мирских дел, которые присутствуют на лице у всякого сумасшедшего, не портили ее. — Князь, а с остальными боярами что делать? — прервал раздумья Дмитрия боярин Ушатый, показывая на стоявшие мешки. — Я же сказал, всех в воду! В начале июня Московскую землю тряхнуло, и городские ворота, открывающие путь в сторону татар, сорвались с петель и зашибли насмерть юродивого по прозвищу Грязный. Земля тряслась только в лихую годину, и город ждал большой беды. Так оно и случилось: не прошло и недели, как прибыл гонец от звенигородского воеводы Ивана Александровича с вестью, что ордынцы подошли к Оке. Не помог ни пост, ни долгие моления. Скоро Мазовша сошел с окского берега и перешел реку. До Москвы оставался день пути. Василий Васильевич стал собираться в дорогу. С собой он взял старшего сына Ивана, которого отныне повелел величать великим князем. Княгиня Софья Витовтовна Москвы покидать не пожелала, с ней остались митрополит и бояре. Прощаясь с сыном, она обняла его голову и сказала: |