Книга Княжий удел, страница 86 – Евгений Сухов

Свой талисман Василий потерял перед самым сражением с Улу-Мухаммедом. Вместе с отроками он объездил все поля, обещал парадную кольчугу с позолотой тому, кто сумеет разыскать деревянного воина. Но его так и не сыскали. Со смутным предчувствием беды он выехал навстречу всадникам Улу-Мухаммеда.

Кто знает, быть может, его поражение было расплатой за нерадивое обращение со своим идолом?

И сейчас под теплыми материнскими руками Василий вспоминал и потерянного болванчика, и позорное пленение казанским царем. Князь зарыдал. Пустые глазницы так и не наполнились слезами, но Василию стало легче. Он уткнулся лицом в бурнус, и боль со стоном уходила из наболевшей души.

— Да что же мы стоим-то, бояре, — бестолково затоптался у входа Иван Ушатый. — Пусть уж простятся, думаю, Дмитрий Юрьевич против не будет.

И бояре один за другим покинули темницу великого князя.

— Пойдем, мой голубь, пойдем, — шептала Софья Витовтовна. — Пойдем из этой темницы на свет Божий.

Василий Васильевич крепко сжимал матушкину руку. Так он поступал всегда в детстве, когда опасался, что мать уйдет навсегда, оставив его среди незнакомых людей: бояр и многочисленных мамок. Софья Витовтовна утешала его такими же словами, как и много лет назад:

— Я здесь, Василек, здесь. Я никуда не ухожу… Осторожней, здесь ступенька, подними ноженьку.

Василий робко шел вслед за матерью, теперь он не боялся, что разобьет лоб, как это случалось в далеком детстве, — рядом была хранительница и заступница.

Морозный воздух захватил дыхание, и Василий спрятал лицо в материнские одежды.

— Жжет, — признался Василий, — жжет, как огонь!

— Рана твоя слишком свежа, вот оттого и печет, — отвечала княгиня. — Времечко нужно, чтобы зажило. Ничего, Василек, потерпи, пройдет и эта беда.

— А что сейчас, солнышко или звезды? — спросил великий князь.

— Солнышко, Василек, солнышко.

Подошел боярин Ушатый, потоптался неловко и, оборотясь к великой княгине, промолвил:

— Софья Витовтовна, княжна великая, кони уже запряжены, тебя дожидаются. До Чухломы путь не близок, продрогнем все. И так я на себя грех взял, позволил тебе с Василием проститься. Прознает об этом Дмитрий Юрьевич, серчать будет.

Как ни крепки объятия матери с сыном, но и их приходится разжимать. Софья Витовтовна пригнула голову Василия и поцеловала прямо в кровоточащую рану.

— Теперь заживет быстро, — пообещала великая княгиня. — Идти мне надо, Василек, ничего, скоро встретимся.

Софья Витовтовна подобрала полы шубки, села в сани. Никто не поддержал великую княгиню под руки. Бояре, затаясь, смотрели на ту, которая была раньше великой княгиней.

Василий продолжал стоять, не решаясь сделать и шага. «Как же он дорогу сыщет? — горевала княгиня. — Один он теперь остался». Но кто-то из челяди подошел к опальному князю и, взяв его под руку, осторожно повел в горницу. Василий был без шапки, и злой февральский ветер трепал его волосы, лохматил их. Великокняжеские бармы сбились на сторону, кафтан задрался, и бордовые полы со следами крови трепетали на снегу.

— Ну что стоишь?! — яростно прикрикнула на возницу княгиня. — Сказано тебе, пошел.

Словно разгневался Господь на вражду меж братьев и послал на Московскую землю в эту годину большой мор. А ко всему худому не собрали и урожай, то, что осталось на полях, побил град, больше не сгибались под тяжестью зерен колосья, и сиротливо покачивались на ветру их сухие стебли.

Уже не хватало гробов, и умерших складывали в скудельницы, хоронили за оградой кладбища в наспех вырытых ямах. Хоронили без обычного отпевания, разве что оставшиеся в живых прочитают над почившими молитву и уходят с миром.

Мор расходился по Северной Руси, огромной костлявой ладонью накрывал города, и если заползал в дом, то не уходил до тех пор, пока не прибирал последнюю душу. Города опустели, села вымерли совсем, а дороги наполнились нищими и сиротами.

Поля заросли, непаханные, где и уродился хлеб, то некому было жать его, так и осыпалось перезревшее зерно в землю, чтобы на следующий год пробиться зеленым бесполезным ростком. Если и было кому раздолье, так это залетным стаям, которые черными тучами налетали на рожь и, отведав сытного зерна, тяжело поднимались в небо.

В неурожае и болезнях винили злые силы, и не было села, где бы не вспыхнул костер, на котором не сожгли бы ведьму, нагнавшую на односельчан недород и мор.

Вонючие кострища верстовыми столбами чернели на дорогах. Пройдет инок, плюнет на кострище и дальше спешит в благодатную обитель. Но было и по-другому: ведьм зарывали живыми вместе с их чадами, и долго тогда стоял стон и шевелилась земля над притоптанной могилой.

И что же за земля такая окаянная: если не братская междоусобица, так мор косит людей!

Прошка Пришелец пробирался в Москву тайком. На дорогах великий князь повелел выставить дозоры и воротить всякого, битого гнойными язвами, в свою волость. Но болезнь уже набрала силу и подступала к стольному граду. Это было видно по крестам на обочинах, кое-где кружило воронье — то незахороненные тела дожидались погребения.

В одном месте Прошка остановился: худой монах стаскивал трупы в яму. Были они уже истлевшие, испускали нестерпимый смрад, но монах, преодолев брезгливость, бережно клал на дно могилы усопших мучеников. Что-то в движениях монаха Прошке Пришельцу показалось знакомым. Он остановился, пытаясь разглядеть его, но монах, видно почувствовав на себе чужой взгляд, еще глубже натянул клобук на самые глаза.

— Иван?! Князь Можайский! — не сразу поверил своим глазам Прохор. — Неужто ты?!

— Ну я, — неохотно отвечал князь. — И что с того? Я тебя еще у дальнего поворота заприметил, но не прятаться же мне, как злыдню, в глухом лесу. Я делом занят! А вот ты что по дорогам шастаешь?

— Не шастал бы я, если бы не твой брат Дмитрий Шемяка! Чтобы гореть ему в геенне огненной! Василию глаза выколол, а меня в железо заковал. Неужто не ведаешь?

— Ведаю, — отвечал просто князь, бережно укладывая на груди почившего руки. Глаза мертвеца смотрели открыто и безмятежно, и, подумав, Иван достал гривны и заложил ими оба глаза. — Оттого и спрашиваю. Часть бояр Дмитрию Юрьевичу на верность крест целовали, а другая в Твери укрылась. А тебя так он обещал первого живота лишить.

— Долго ему ждать придется. Убежал я! Стражу подговорил и в Коломну ушел. А там со многими людьми сошелся, так мы села Шемяки пограбили, а потом в Литву пробрались. Да больно неуютно мне на той земле сделалось. Вера у них другая, иноземцы, одним словом. Еще мыкался я в дружине князя Серпуховского Василия Ярославича, да домой решил вернуться.

— И куда ты сейчас, Прохор Иванович?

— Сначала к князю Ряполовскому пойду. Чада у него Василия Васильевича. А там посмотрим.

— А не боишься, что дозорных кликну? — вдруг спросил Иван Андреевич. — Вон они стоят! Только знак дать, — показал он на отряд всадников, которые неторопливо выезжали из-за леса. — Обрадуется Дмитрий Юрьевич такому подарку.