Книга Цунами, страница 21 – Глеб Шульпяков

Приходилось ли вам видеть Стамбул под снегом? Когда крупные мокрые хлопья бесшумно слетают на город, превращая его трущобы в сказочные чертоги? О, это было незабываемое зрелище! Сквозь один город, азиатский и грязный, вдруг проступили черты другого, помпезного и невероятно красивого. Фантасмагорического. Города, который видели во сне султаны – и воплотили в камне архитекторы. На моих глазах снег стирал случайные, уродливые черты Стамбула, являя миру прекрасный подлинник. Мечети, отороченные белым, напоминали огромные куличи.

Минареты – свечки. Залатав пробоины, снег вернул древним башням прежнее великолепие. Даже лачуги, которые лепились вдоль стен, и те казались ледяными гнездами.

Как в романе подлинная жизнь проступает сквозь хаос повседневности, так и Стамбул под снегом являл истинное лицо. И оно было загадочным и прекрасным.

В день церемонии я вышел из гостиницы пораньше. Хотел пройтись во дворец, где назначили торжества, пешком. И вот, петляя по заснеженным переулкам, каким-то чудом снова оказался на тихой улице.

Той самой.

Остановился, но сердце продолжало стучать как сумасшедшее. Сделал шаг в сторону – дыру, которая возникла в воздухе, заштриховал снегопад.

Судя по нетронутому снегу, лестницей сегодня никто не пользовался.

Да и дверь, посеревшая с тех пор, стояла занесенной, будто ее не открывали вовсе.

Прижался щекой к холодным доскам – ничего, ни звука. Стукнул кулаком, но в ответ только крикнула галка да хлопнула где-то ставня.

И снова настала тишина, глухая и плотная, как мокрый снег, падавший между кровлями со свинцового неба.

Я вздохнул, посмотрел вверх. К разочарованию примешивалось чувство облегчения. Нет – и не надо; слава богу. Но когда я собрался уходить, сверху раздался мужской голос.

Жестами из окна меня приглашали в дом напротив.

Он оказался продавцом из магазина ковров и неплохо говорил по-английски. Меня угостили чаем, мы разговорились. Чтобы не компрометировать девушку, я сказал, что она помогала с переводом. И теперь мне нужно найти ее, чтобы отблагодарить, вручить книгу.

„Пять минут, – радостно сообщил он. – Она вышла пять минут назад!””

Я обрадовался и растерялся одновременно. “Но где же следы, – мелькнуло в голове. – Там не было следов!”

“Такой снегопад, господин, такой снегопад… – Он театрально покачал головой, как будто читая мысли. Вынес поднос с чаем. Я выглянул в окно – вы не поверите, но за несколько минут мои следы тоже исчезли!

И переулок снова лежал под ровным слоем снега.

Что мне оставалось делать? Он предлагал подождать за чаем – девушка должна вот-вот вернуться. Но время! – церемония начиналась через полчаса. Опять угадав, он протянул бумагу, ручку. Деликатно вышел из комнаты.

Я сочинил письмо на одном дыхании. А когда перечитал – ужаснулся.

Слова, интонации, фразы – все говорило о том, что это письмо женщине, с которой связывают любовные отношения. /Той,/ из книги, успевшей войти в номер. И что /эта,/ настоящая, не имеет к адресату никакого отношения. Даже лица ее и то не помню!

…Скомкав бумагу, я бросил письмо в печку. Чай остыл, холодный. Что мне вообще здесь нужно? Не прощаясь, вышел. За это время на снегу появились следы. Глядя, как быстро снег стирает отпечатки, я понял, что она мне больше не нужна. Та, из романа, оказалась ярче – и полностью вытеснила оригинал.

Развернувшись, быстро пошел вниз по тихой улице. Чувство, что кто-то смотрит вслед, не покидало меня.

Но я привык доверять собственной интуиции – и не обернулся”.

Когда писатель кончил, за окном тянулись пакгаузы Павелецкого. Он встал, чопорно протянул ладонь. Все так же, пришепетывая, попрощался. Глядя, как он тащит по вагону дамский чемоданчик, я пожалел, что не узнал его имени. “Безжалостный романтик, редкая птица. – Взгляд прошелся по вымершим платформам. – Съест человека и не подавится”.

Хотя чем я от него отличался?

“Тоже собираюсь жить вымышленной жизнью”.

2

Раздался сухой щелчок – тот, кто смотрел в глазок, опустил шторку.

Я быстро вошел в квартиру.

В доме, где я очутился, дверей не было. Широкая прихожая перетекала в кухню, та открывалась в комнату, где стоял спальный помост и плетеное кресло. На стене – плоский экран, на котором отражаются голые ветки. Закуток через арку, вроде кабинета с выходом на балкончик.

Терракотовая плитка в ванной обжигала холодом. Крючок для полотенца пустовал. “Квитанция!”

Дрожащими пальцами вынул из кармана бумажку.

“Побывала на дне моря, потеряла хозяина – а белье дожидается”.

Я подошел к окну, осторожно выглянул. Из кухни открывался вид на советскую высотку, на фасаде которой лепились, как соты, десятки темных окон. В другом окне желтела церковь, виделось на дворе хозяйство – пирамиды кирпичей, верстаки, гнутые корыта. Черные бюсты апостолов, и как печально они смотрят на снег, мокрый.

“Привет, это Никола, – зачастил голос на автоответчике. – Перезвони, как вернешься! Уверен, что с тобой все в порядке”. (Звонки лифта, шум в холле.)

“Амигос! Крот на связи. Твой мобильный не отвечает. Позвони, когда слезешь с пальмы. Если жив, конечно”. (Общий хохот, звон посуды.)

“Говорит родная обезьяна. Почему не отвечает твой мобильный?

Перезвони срочно – у нас такие ужасы показывают!” (Плеск воды, музыка.)

Остальные сообщения состояли из коротких гудков.

Никто, кроме меня, не знал: человек, чей номер они набирали, мертв.

И что даже тела от него, наверное, уже не осталось.

“А они звонят, разговаривают”.

Я прислонился к стене – голые кирпичи выкрашены в серый цвет, холодно. И отчетливо понял, что скоро Никола, Крот и Обезьяна начнут на меня охоту. Чтобы предупредить удар, еще оставалось время.

День-два. Потом Красный Крест наведет окончательный порядок – в

Бангкоке уже тогда вывешивали на улицах списки. И он обнаружится по документам, живой и невредимый.

Чуть больше гостиничного, холодильник стоял под плитой. Внутри пара просроченных йогуртов. Высохший пармезан, полбутылки красного.

Поддон забит гнилыми лимонами.

Когда кофе сварился, в квартире запахло уютным, домашним запахом.

Тревога понемногу проходила, я снова выглянул на улицу. Во дворе два малыша катали снежную бабу, торчала из сугроба красная лопатка.

Азиат в робе все так же неподвижно стоял на тротуаре.

Только с другой стороны улицы.

…Проснулся, когда за окном сгустились январские сумерки. Тот промежуток времени, который всегда угнетал и опустошал меня. Именно в эти полчаса цвет снега становится светлее цвета облаков. И кажется, что небо и земля поменялись местами.