Книга Отец Кристины-Альберты, страница 88 – Герберт Уэллс

— Но почему? Не из-за… не из-за той причины?

— Нет. Я положилась на твое слово. И все-таки не хочу выходить за тебя, Бобби… Наверное, потому что не хочу связывать себя с чьей-либо жизнью. Я не хочу быть женой. Хочу быть самой собой и свободной. Я должна расти. Вот в чем дело, Бобби. Я должна быть свободной, чтобы расти.

Бобби начал возражать.

— Я не хочу, чтобы кто-то все время следил, как я расту. А ты будешь все время не спускать с меня глаз, Бобби. Я знаю.

Возражать было бы бесполезно. Бобби знал, что будет вести себя именно так.

— Я не подозревала, что это на меня подействует таким образом, пока не решила выйти за тебя. Я хотела выйти за тебя, когда согласилась, — честное слово. Тогда мне до жути хотелось почувствовать кого-то совсем рядом. Насколько это возможно, и чтобы меня целовали, говорили «все хорошо!». И остаться так. Это было для меня утешением, Бобби. Ты мое утешение, Бобби. Без тебя я бы сошла с ума от боли. Но как мы близки в любви, Бобби, и как далеки все остальное время! Как мы можем узнать друг друга, когда и себя едва знаем? Когда не смеем узнать себя? Ты такой милый, Бобби, такой нежный и добрый, что не вручить тебе меня обеими руками — такая неблагодарность! Но я просто не могу. Может быть, как женщина я не вполне нормальна. Или сама не знаю, что со мной произошло. Может, жизнь меня в чем-то обошла… Ах, не знаю, Бобби! Я до жути хочу кого-нибудь. Я до жути хочу тебя, и вовсе тебя не хочу. Я предпочла бы умереть, чем быть женственной тряпкой вроде Маргарет Минз. И если это — брак!..

— Но я думал, — сказал Бобби, — после того, что было…

— Нет.

— Я буду десять лет ждать тебя, — сказал Бобби. — Вдруг ты передумаешь.

— Ты самый милый утешитель, — сказала Кристина-Альберта и умолкла.

Внезапно она положила руки ему на плечи, прильнула к нему и разразилась рыданиями.

— Замуж за тебя я не пойду, но промочу насквозь, — пробормотала она, всхлипывая и смеясь. — Бедный мой Бобби! Любимый мой!

И она продолжала его обнимать. Потом отступила, утирая слезы, — совсем та Кристина-Альберта, которую он знал, если бы не следы слез.

— Если женщины не способны лучше управлять своими чувствами, — сказала она, — им придется вернуться в гаремы. Либо одно, либо другое! Но замуж за тебя я не пойду! Нет в мире мужчины, за которого я вышла бы. Я буду свободной и независимой женщиной, Бобби. С этой минуты.

— Но я не понимаю! — сказал Бобби.

— Это не значит, что я не хочу, чтобы ты меня любил.

Он растерялся.

— Бобби! — шепнула она и словно вся засветилась изнутри.

Бобби снова схватил ее в объятия, прижался щекой и ухом к ее щеке и уху, поцеловал еще и еще. Но его угнетала мысль, какое он ничтожество, если в подобную минуту думает, что в мире нет поцелуев чудеснее поцелуев с соленым привкусом слез.

И тем не менее она не выйдет за него! Порвала с ним — и все-таки он ее обнимает.

Все происходящее поставило его в полный тупик, но одно было ясно: конец помолвки не означал конца занятиям любовью. В любом случае была любовь. И самое время для любви. Май в расцвете правил миром. Над ними смыкались ветки боярышника в белизне цветков, а вокруг — кусты зацветающей бузины.

4

Бобби сидел в густых сумерках среди своих друзей и думал о том, что произошло с ним в этот день, думал о соленых слезах Кристины-Альберты и нескончаемой загадочности ее поступков. Он все еще был чрезвычайно озадачен, но теперь как-то спокойно и благодушно. Получалось, что они с Кристиной-Альбертой не поженятся, и тем не менее он целовал ее, обнимал, и ему не возбранялось сидеть у ее ног. И пока мог не подвергать себя унижению, сообщая всем остальным, что жениться на ней ему не суждено. Он молчал. Для его мыслей и чувств не нашлось бы слов, Кристина-Альберта тоже хранила молчание. Да и все, казалось, были заняты чем-то своим. Некоторое время поддерживался разговор о прекрасном виде, и звездах, и появлении соловьев, и перелетных птицах, и маяках, потом он замер.

Их переполняли чувства, мешавшие разговорам. Молчание затягивалось. Бобби подумал, а что будет, если никто так и не заговорит. Он подумал о Кристине-Альберте совсем рядом, у него за спиной, и все его существо охватил трепет. Молчание становилось гнетущим. Ему казалось, что он не в силах даже шевельнуться. Все хранили неподвижность. Положение спас Лэмбоун.

— Сегодня ночью исполняется ровно шесть месяцев, как Саргон скончался здесь в спальне на втором этаже, — сказал он, помолчал, а затем словно ответил на незаданный вопрос: — Мы не знаем точно часа его смерти. Он просто исчез в ночи.

— Я очень жалею, что не была с ним знакома, — сказала Маргарет Минз после довольно долгого интервала.

Мысли Бобби обратились к Саргону. Молчащая молодая женщина позади него перестала господствовать над его мыслями. Он ощутил необходимость сказать что-то, но прежде должен был откашляться.

— Просто подумать не могу, что его сожгли и пепел развеяли, — сказал он.

— Но куда неприятнее, — сказала мисс Лэмбоун, — думать о теле, упрятанном в гробу и разлагающемся.

— Не надо! — вскрикнул Бобби. — Я о смерти, о любой смерти не могу думать. Сейчас, весной, когда весь мир исполнен жизни, я вспоминаю, каким он был, какие надежды питал — и все они развеялись, исчезли… Во всяком случае, развеялись и исчезли, а не заколочены в деревянном ящике и не похоронены… Когда я в прошлый раз был здесь, он казался ребенком, который только-только узнал, как огромен мир. Он собирался полетать на аэроплане, поехать в Индию и Китай, собирался узнать все, а потом совершить множество чудесного. А в его легких делали свое дело гнусные бациллы, лишали его сил, так что ничего из этого не сбудется… Когда я услышал, что он умер, я не мог поверить.

— А он умер? — сказал Пол Лэмбоун.

Ответить на это было нечего.

Пол пошевелил лопатками, чтобы поудобнее прислонится к спинке мягкого диванчика.

— Чем больше я думаю о Саргоне, тем менее мертвым он мне кажется и тем большую важность приобретает. Я с вами не согласен, Рутинг. Ничего никчемного я в его жизни не нахожу. По-моему, он был — символически — полным совершенством. Я без конца о нем думал.

— И говорили, — сказал Дивайзис. — Без конца.

— И подсказал вам массу полезного для его лечения. Не будьте неблагодарным. Вы полагаете, что Саргон кончен. А он только сейчас начинает. Из-за успеха вы становитесь чересчур профессионалом, Дивайзис. Берете пациентов, работаете с ними и забываете их. А не продолжаете поддерживать с ними связь и учиться. Не сидите и не размышляете о них, как делаю я. А я продолжаю размышлять о Саргоне. Поддерживаю с ним связь, потому что он для меня все еще жив. Я получил от него новую религию, религию саргонизма. Я объявляю его пророком нового толка. Это самая последняя из моих религий. Новые религии будут всегда, и новые религии всегда будут единственными значимыми. Религия — живое существо, а то, что живо, должно постоянно умирать и постоянно вновь рождаться. По-иному, но оставаясь той же.