Книга Выкрикивается лот 49, страница 14 – Томас Пинчон

– Это нас не колышет, – пожал плечами Фаллопян. – Мы не пытаемся извлечь из этого Евангелие. Хотя мы могли бы получить основательную поддержку в Библейском поясе, [43] где могли бы добиться большего успеха. В старой доброй Конфедерации. Ведь это было самое первое военное противостояние России и Америки. Удар, ответ, оба снаряда пролетают мимо, а Тихий океан тихо катит свои волны. Но круги от двух всплесков расходились все шире – и сегодня волна захлестывает нас. Жирный Питер – вот кто был нашей первой настоящей потерей. А не тот фанатик, которого наши друзья из самого левого крыла Общества Джона Берна [44] выбрали в мученики.

– Значит, коммодор погиб? – спросила Эдипа. Много хуже, по мнению Фаллопяна. После этой конфронтации, ужаснувшись возможности военного союза между аболиционистской Россией (в 1861 году Николай отменил крепостное право) и Северо-Американскими Штатами, которые лизали задницы аболиционистам, удерживая в то же время своих индустриальных рабочих в цепях рабства финансового, Жирный Питер неделями сидел в своей каюте и размышлял.

– Это выглядит так, – запротестовал Метцгер, – будто он был против индустриального капитализма. А это сразу и напрочь выводит его из рядов антикоммунистов, верно?

– Вы рассуждаете как берчианец, – сказал Фаллопян. – Хорошие дяди и плохие дяди. Истинная правда вам недоступна. Конечно, он был против индустриального капитализма. Как и мы. А капитализм неизбежно ведет к марксизму, правильно? В основе кошмар тот же, разные только ипостаси.

– Индустриализация всего, – рискнул предположить Метцгер.

– Вот именно, – кивнул Фаллопян.

– Что случилось с Жирным Питером? – настаивала Эдипа.

– В конце концов он вышел в отставку. Вопреки своему воспитанию и кодексу чести. Линкольн и царь принудили его. Вот что я имел в виду, говоря о потерях. И он, и большая часть команды осели вблизи Лос-Анджелеса; практически весь остаток жизни он провел в попытках нажить состояние.

– Как грустно, – сказала Эдипа. – И чем занимался?

– Спекулировал недвижимостью в Калифорнии, – ответил Фаллопян.

Эдипа поперхнулась выпивкой, брызнула сверкающими бисерными капельками на добрых десять футов и зашлась хохотом.

– Ха, – сказал Фаллопян. – В том году была такая засуха, что участки в деловых кварталах Лос-Анджелеса можно было купить по шестьдесят три цента за штуку.

У двери раздался мощный рев, и к возникшему на пороге пухлому юноше с почтовой сумкой через плечо хлынула масса тел. «Почта», – ревела толпа. Это было прямо как в армии. Пухлый паренек со смущенным видом вскарабкался на стойку бара и, выкрикивая имена, принялся бросать в толпу почтовые конверты. Фаллопян извинился и присоединился к остальным.

Метцгер выудил очки и, прищурившись, рассмотрел парня на стойке.

– У него значок «Йойодина», – сообщил он. – Что ты на это скажешь?

– Какая-нибудь корпоративная почта, – предположила Эдипа.

– В такое время?

– Наверное, вечерняя смена. – Но Метцгер лишь нахмурился. Эдипа пожала плечами. – Я скоро, – сказала она и направилась в туалет.

На стене уборной среди губнопомадной похабщины она заметила карандашное послание, написанное аккуратным чертежным шрифтом:

Интересуют утонченные забавы? Ты, муженек, девочки. Чем больше, тем веселее. Спроси Кирби; связь только через ПОТЕРИ, отделение 7391, Л. А. [45]

ПОТЕРИ? Эдипа заинтересовалась. Под надписью был едва заметно начертан символ, какого она прежде никогда не видела, – крут, треугольник и трапеция, вот такой:

Скорее всего, что-то сексуальное, но уверенности у Эдипы не было. Она достала из сумочки ручку, переписала адрес в записную книжку и срисовала символ, подумав при этом: мать честная, иероглифы. Когда она вышла, Фаллопян уже вернулся и сидел со странным выражением лица.

– Вообще-то вы не должны были это увидеть, – сказал он. В руках у него был конверт. На месте для почтовой марки Эдипа увидела напечатанные на машинке литеры ЧПС. [46]

– Понятно, – сказал Метцгер. – Доставка почты – монополия государства. А вы против этого.

Фаллопян криво ухмыльнулся.

– Не такой уж это большой мятеж, как кажется. Мы используем внутриведомственную почту «Йойодина». Тишком. Но почтальонов найти трудно, а объемы у нас солидные. У ребят плотное расписание, и они нервничают. Служба безопасности фабрики чует, что крутятся какие-то дела. Секут во все глаза. Де Витт, – он указал на пухлого паренька, которого теребили, стаскивали с прилавка и предлагали выпивку, не слушая отказов, – самый нервный из всех в этом году.

– И большой у вас радиус действия? – поинтересовался Метцгер.

– Только в пределах нашего отделения в Сан-Нарцисо. Вообще-то уже создано несколько отделений по примеру тех, что действуют в Вашингтоне и, кажется, в Далласе. Но в Калифорнии мы пока одни на весь штат. Некоторые из наших многословных корреспондентов оборачивают своими письмами кирпичи, пакуют все это в оберточную бумагу и посылают экспрессом по железной дороге, но я думаю…

– Что они вроде как отмазываются, – посочувствовал Метцгер.

– Это дело принципа, – сказал Фаллопян, словно оправдываясь, – Чтобы обеспечить приемлемый объем почтовых отправлений, каждый должен посылать по крайней мере одно письмо в неделю через ведомство «Йойодин», иначе взимается штраф, – Он развернул письмо и показал Эдипе с Метцгером.

«Дорогой Майк, – гласило послание, – как ты? Подумать только, я отправляю тебе письмо. Как продвигается книга? Пожалуй, на сегодня все. Увидимся в "Пределе"».

– По большей части, – горько признался Фаллопян, – вот так все и обстоит.

– А что там насчет книги? – спросила Эдипа.

Выяснилось, что Фаллопян пишет историю частных почтовых компаний Соединенных Штатов, пытаясь увязать Гражданскую войну с реформой почты, которая началась где-то в 1845 году. Он считал, что федеральное правительство вплоть до 1861 года отнюдь не случайно ставило серьезные препоны на пути независимых почтовых компаний, уцелевших после всех постановлений 45-го, 47-го, 51-го и 55-го годов, которые принимались с целью привести любых конкурентов в этой области к финансовому краху. Фаллопян видел в этом путь всякой власти: становление, развитие и систематическое злоупотребление, – но в тот вечер не стал углубляться в детали. Собственно, в первую встречу Эдипе запомнились только его хрупкое сложение, аккуратный армянский нос и некоторое сходство его зеленых глаз с неоновой рекламой.