Книга У женщин грехов не бывает!, страница 48 – Ирина Крицкая

– Дааааааааааа, девочка моя… Все будет хорошо… Я с тобой, маленькая. Я всегда буду с тобой. Вставь пальчики, вставь пальчики, как я тебе вставлял…

Я вцепилась в спинку сиденья и крутила задницей, как будто Лера был рядом со мной.

– Закрой глаза, – я ему говорила. – Смотри на меня. Стою на коленках. Ноги широко, ручкой себя глажу, прогибаюсь под тебя… Видишь?

– Вижу, маленькая, все вижу. Точечку твою вижу, стеночки вижу, писечку вижу… Как тебя выебать? Как ты хочешь, зайка? Скажи!

Как я хочу?! Как хочу?! Сказать мне надо было. Я хотела Леру сюда! На трассу! В машину! Я хотела искупать его в снегу! Лупить его по роже и реветь у него на животе. В реале. Срочно! А Лера валялся с телефоном в своей кровати, в Израиле, в Ашдоде, на Аришоми, 36. Сжимал свой член, стонал измученно и слушал… Черт-те что я ему говорила:

– Отъеби меня сильно! – я ему говорила. – Хорошо отъеби меня, чтоб я сразу залетела.

– Даааааааааааа, – он рычал. – Ирочка моя… как соскучился по тебе! Соскучился, маленькая!

– Буду бегать с пузом… – я глотала слезы, – в сарафане… Орать буду… «Смотрите! Это Лера мне забомбил!»

– Да! Да! Даааааааааааа! Родишь еще, маленькая! Еще одного родишь! От меня.

Да… Извращенка я, извращенка. Я себе руку укусила, нечаянно. «Еби меня! Кончай в меня!» – кричала. По телефону, на трассе, в машине. Голая, жаркая, мокрая в мороз. У меня там все стекла запотели, и запах сладкий, как Лера любит, был у меня на пальцах. Я ему сказала про это, и он сразу завыл: «Всеееееееееее зайка… Не могу… Дай мне писечку в тебя хочуууууууууууууууу».

Мы опять кончали вместе. Голос в голос. Я обожаю его кошачьи песни. Я обожаю его низкие ноты, его высокие тоже обожаю, и охрипшие его звуки, и мягкие, и когда он перестает дышать на секунду… Хотя теперь ни к чему уже это все. Да, это лишнее все теперь. Скорее забуду этот эпизодик.

Лера вытер руки простыней. Я натянула джинсы, накинула дубленку. Мы взяли сигареты. Он вышел на балкон. Щелкнул зажигалкой. Было слышно, как он выпускает дым. Я выпрыгнула из машины. Зачерпнула снег. Провела холодным по лицу.

Березовые ветки дрожали на синем, вороны каркали, мне было жарко.

На пляже старикан расставил удочки. Бессмертная старушка несла свой проклятущий рюкзачок. И черный пес, мой немец, кусал себя за хвост, бесился от тоски.

– Зайка, помнишь деда? – Лера улыбнулся. – Стоит – рыбачит. Я тоже люблю порыбачить на озере. Малыш, а друг твой бегает. Так и бегает, рыжую мою ищет.

– Хочу ручки твои поцеловать, – я сказала. И затушила сигарету в снег.

Лера вздохнул и спросил растерянно, как ребенок:

– Маленькая? Неужели мы больше не увидимся? Я не верю…

– Не знаю. – Я наклонилась застегнуть сапоги. – Не надо сейчас говорить об этом.

– Не плачь, маленькая. – Он гладил себя ладонью по животу. – Я сам приеду. На Пасху. У меня будет неделя. Ты сможешь вырваться на Пасху?

Я села в машину и опять заорала, чтобы не реветь:

– Откуда я знаю, что будет на Пасху?! Может, я сейчас вмажусь к чертям собачим!

– Девочка моя… – Лера опять закурил. – Не бойся ничего… Все хорошо. У тебя есть я. У меня есть ты. Что еще нам надо?

Я его слушала, я еще голос Лерочкин слышала, но уже сдавала задом по своим следам. Сама не понимаю, как так можно: сердце рвется, а глаза следят, чтобы колесо не уходило в сторону. Потому что если я сяду пузом на объездной, где меня некому вытянуть, придется долго объяснять, зачем я шарюсь на машине по кустам.

– Не звони, – я сказала. – Sms тоже нельзя.

– Я тебя люблю, – он прохрипел.

Я отключилась, повернула на дорогу. Лера вышел из спальни. «Срочно в душ и на работу», – он подумал.

Мне осталось совсем ничего, минут двадцать до дома. Я решила позвонить мужу, сообщить на всякий случай, что скоро буду. Он не отвечал, уснул, наверно. И старший мой тоже не брал трубку, сидел в наушниках за компом, не слышал звонка. Телефон взял ребенок, мой маленький сын.

– Мама! – он обрадовался. – А ты скоро приедешь?

– Скоро, скоро, – говорю. – Я сейчас к тебе еду. Пойдем гулять? Ты в окно смотрел? Видишь, какая красота? Снежок, солнышко… Ты пока одевайся, я сейчас приеду.

По дороге друг за другом шли бульдозеры. Загребали снег в двухэтажные горы. Когда видишь такие белые громадины, кажется, что снег никогда не растает. А он растает! Оглянуться не успеешь – растает. И чистота смешается с грязью. А пока все под солнцем, пока все сверкает, нужно быстрее открывать шампанское и хохотать, швыряться деньгами и все, все, все прощать. А если не прощается, бери пистолет – и стреляй, не тяни резину. Одной сукой больше – одной меньше. Стреляй! Пусть моя кровь забрызгает снег… «Убей меня!» – это я так к разговору с мужем готовилась. Настраивалась.

Я обошла бульдозеры, повернула в наш поселок и вдруг увидела своего ребенка. Мой маленький сын шел по дороге совсем один. Смотрю – не верю, ребенок мой идет, на машины смотрит, ищет меня и так спешит, спотыкается в снегу на обочине. А глаза испуганные, щеки красные, замерз уже. Шапки нет на нем, капюшон рукой держит, надуло ему в капюшон. Горло открытое, и брючки на нем тонкие домашние.

Ни одна машина не остановилась. Никто не спросил: «Куда ж ты раздетый идешь, такой морозяка на улице! Где же мать твоя, сука? Почему ты один такой маленький по дороге ходишь?». Никто не остановился. Мало было машин.

Я сама виновата. Я сказала ему: «Одевайся, я еду». Он и оделся. Комбинезон натянуть не смог и вышел в одной куртке встречать меня. Увидел, я к нему несусь – и засмеялся. Замерший весь – бежит ко мне, смеется. Я его подхватила – и в машину, скорее отогревать. Ручонки у него были совсем ледяные, я засунула их к себе в лифчик. Обняла и целовала в макушку, дышала теплом на него. Долго.

P.S.

Летом со своей террасы я наблюдала авиашоу в честь столетия российской авиации. Прилетели «Русские витязи», прилетели «Стрижи», построились наши новые «миги» и несчастные «сушки», и я смотрела, прямо в халате, как четыре истребителя синхронно делают мертвую петлю.

А в сентябре все самолеты от нас умотали. Тихонечко, без форсажей, друг за дружкой, как и не было их. Три полка, раз – и вернулись на свои прежние базы, потому что все наше министерство обороны загремело под следствие, и все его приказы отменили. Ха! Это была шуточка такая, а мы не поняли – сначала пригнать двести самолетов в город – а потом отогнать.

Мои соседки, активистки местной оппозиции, конечно, возрадовались. Кинулись газоны поливать, зонтиков наставили, музычку включили, шашлыками запахло… А я не вышла. Я так и не вышла из своего бомбоубежища. Сидела одна в своем подвале, сочиняла сказку про старого еврея.

Но нет… Тут я немножко вру. Я ничего не писала. Так просто… тыкала по кнопочкам. Я же знаю этот старый фокус: превращаешь человека в персонаж – и он исчезает. Я знаю. Поэтому никакую книжку я не писала. Не хотела Леру отпускать.