Книга Брак. Дорога во все ненастья, страница 45 – Николай Удальцов

Ленина любовь к Владимиру как-то не вызревала. И до счастья, почему-то, не доживалось.

…Выйдя замуж, Лена, как будто и не села в поезд, а попала в зал ожидания на станции, на которой забыли вывесить расписание движения.

И было не понятно – ходят ли вообще, поезда по тому пути, на котором находится эта станция.

Куда ведет эта дорога?

Предвидеть то, как сложится ее жизнь с новым мужем, она не могла.

Не хватало воображения.

И это было не ее проблемой, а общечеловеческой.

Воображения людям всегда хватает только на то, чтобы выдумать лучшее, а не на то, чтобы представить все так, как станет на самом деле.

…Лена готовила мужу завтрак на кухне.

Думать о том, кому бы она предпочла жарить яичницу, ей не хотелось, а, может, она уже боялась.

Или, просто торопилась на работу.

Муж в это время еще лежал в постели.

Из них двоих, на работу нужно было торопиться только ей.

Не то, чтобы Владимир, муж Лены, был пьяницей, лентяем или ничего не умел – просто он был никем.

И ему за это – не было стыдно.

В стране, гордившейся тем, что ее, пока не граждане, но еще жители, любят и умеют работать, таких людей было пруд пруди. И не то, чтобы Лена стыдилась своего мужа – просто, ей нечем было в нем гордиться.

…Лена и Владимир познакомились давно.

Еще когда-то, много лет назад, их познакомил ее первый муж.

Тогда впечатление от Владимира у нее оказалось никаким. Одно удивило ее – в доме Владимира не было ни одной книги.

Это неприятно поразило Лену.

Она подумала:

Случай правил случайностью, но Лена этого не заметила.

И теперь, это воспоминание она старалась отогнать от себя.

Или, себя отогнать от этих воспоминаний.

– «У меня все хорошо. Муж меня любит – это главное», – за этими словами, как за покосившимся заборчиком, Лена пряталась, ощущая, до поры, до времени, комфорт, граничащий с оправданием.

Не признаваясь себе в том, что это оправдательный приговор.

Правда удобряла ложь, и ложь росла.

И, конечно, Лене не приходила в голову мысль о том, что человек, не читающий книг, никогда не научится любить. Он просто не знает – с чего нужно начинать учиться этому.

Самое сложное в душе – осознать то, что происходит с ней на самом деле. Лена вступила в рыночные отношения со своей памятью, и память, пользуясь своей монополией, поставляла ей все подряд, не позволяя торговаться и отбрасывать нежелаемое.

Впрочем, Лена об этом не думала, хотя, уже позже, придя на работу после очередного разноса, устроенного мужем, она сказала Лике:

– А, может, любви просто нет?

Ведь многие ее никогда не видели, – и Лика ответила, пожимая плечами:

– Многие не видели Тихого океана.

– А, что, для того, чтобы жить с человеком, его необходимо любить? – спросила Лику Лена.

– Наверное, я должна тебе ответить, что обязательно.

Но, скорее всего – это не правда.

Вот, что я знаю точно, так это то, что с любимым жить лучше.

На самом деле, проблема Лены оказалась куда проще – им с Владимиром просто не о чем было разговаривать…

…Не то, чтобы Петр много знал или как-то особенно интересно рассказывал, но у него хоть бардак в голове был.

И из этого бардака он время от времени извлекал что-то.

В ее доме висели картины Петра. И, когда Лена обмолвилась Владимиру об этом, тот, через некоторое время, принес в их новую, но, почему-то, остававшуюся, все-таки, его, Владимира, квартиру из магазина репродукцию Шишкинского «Утра в сосновом бору». В раме из сергиев-посадского багета: – У тебя висели картины неизвестного художника, а у нас будет висеть классика…

С культурой трудно бороться, но легко воевать.

– Петр Габбеличев известный художник, – хотела сказать Лена, но промолчала всю свою фразу, – Просто ты его не знаешь.

В то время, она еще не боялась мужа, а промолчала потому, что вспомнила разговор с Петром:

– …Знаешь, живой классик, мы сегодня на работе о Сальвадоре Дали разговаривали, а мне и сказать было нечего. Не про «Трех медведей» же говорить, – Лена накрывала на стол на кухне, а Петр сидел на маленьком диванчике и ничего не делал.

Чисто семейная фаза.

Петр улыбнулся и сказал:

– «Три медведя» – тоже занятная вещь.

– Что в них занятного? Даже тот, кто ничего не знает о картинах, знает этих медведей по конфетам.

– Многие не знают главного.

– Перестань, классик, Шишкина знают все.

– А трех медведей написал не Шишкин.

– Как – не Шишкин?

– Трех медведей написал Савицкий. Шишкин написал только сосновый бор.

Вообще, с цифрой три в искусстве связано много интересных моментов.

Например, на самой большой картине в Третьяковской галерее, «Явление Христа народу», у левых трех рабов отражение набедренных повязок отличается по цвету от самих повязок.

И, поэтому, ясно, что картина, писавшаяся двадцать пять лет, не дописана.

Хотя я думаю, что Иванов просто не обратил на эту деталь внимания.

– Все загадки, классик?

– Нет.

В Пушкинском музее на гравюре Рембрандта «Три распятых» никто не может найти третьего распятого.

– И где же он?

– Эта гравюра изображает вид глазами одного из распятых.

И третьего, естественно, на ней нет.

– Отлично, – улыбнулась Лена, – Теперь, если зайдет разговор о картинах – скажу, что ты меня просветил.

А-то, все мужья моих подруг, только о футболе и хоккее.

– Да? – Петр, улыбнувшись, посмотрел на Лену, – Тогда, скажи подругам – пусть узнают у мужей: кто изобрел канадский хоккей, и с какого расстояния бьется одиннадцатиметровый в футболе?

– Канадский хоккей? Конечно, канадцы.