Книга Что создано под Луной?, страница 50 – Николай Удальцов

– По местам стоять! – громко, усилив голос слегка помятым рупором, скомандовал капитан, – С якоря сниматься! Трапы на борт!

Швартовые отдать!

Взвизгивая и отзываясь клацающими, отрывистыми, как точки в тексте, металлическими звуками, звено к звену, цепь пошла на борт, обнажив на конце двузубый, лапотный якорь, замерший, в конце концов, в клюзе правого борта.

У кормы поднялся бурун, сразу столкнувший судно с места так стремительно, что из двух, брошенных швартовых, лишь один долетел до пирса, а второй, упав в воду, закружился в кормовом водовороте, ожидая пока портовые шкипера вернут его на причальную тумбу. Туда, где этот швартовый станет ожидать того, кто захочет воссоединиться с землей, вернувшись из плавания.

Сейнер подал два гудка.

Первый ворчливый.

А второй – уже бодрый, веселый.

Корабли как люди – не возвращаются к родному дому, только если гибнут или не могут найти свой путь в тумане…

…Риоля поразило то, как быстро, совсем недавно одинокий и какой-то неживой кораблик превратился в слаженный, готовый к действию механизм, на котором и люди, и машины – все работали, и каждый знал свое место так, словно иначе и быть не могло.

– Хорошо тебе удается организовать труд, – сказал Риоль капитану.

– И все-таки – у тебя на судне все хорошо делают одно дело. – Если все думают, что работают – значит, все уже заняты одним делом…

Когда кораблик оказался от берега на расстояние горизонта, а сам берег и пирс на нем превратились в едва различимую черту, Риолю почудилось, что на пирсе мелькнули три женских фигурки.

И хотя, даже своим острым зрением он не мог рассмотреть лиц, Риолю показалось, что девушки ему знакомы.

Как только суденышко покинуло акваторию порта, на борту воцарился тот временный покой, который перемежает работу по отправке и работу по лову.

Многие матросы появились на палубе.

Осматривали ее родную, но в чем-то изменившуюся со времени последнего плаванья – там облупилась краска, показав новый рисунок трещин, там погнулась стойка – кто его знает – от чего это произошло? Может кран задел грузом, а может сам метал, старея, скрючивается как подагрический ветеран, помнящий еще «белое» правительство.

– Знаешь, какая рыбы тогда была?

– Какая?

Вышел на палубу Андрюша, подошел к начищенной рынде, потрогал ее пальцем, потом послюнявил палец и потрогал рынду опять.

Вышел и полноватый человек с окладистой бородой, одетый в длиннополую рубаху, подпоясанную толстой веревкой.

Постояв, поглядев на небо, голубое с единственным, но очень большим облаком прямо по курсу, он подошел к капитану:

– Ты в Бога веришь? – спросил человек, проводя пухлой рукой по своей бороде.

Капитан посмотрел на человека, посмотрел на Риоля, потом – вновь, на спрашивающего:

– Нет.

– Почему? – это не было допросом. Скорее, вопрос напоминал обыкновенное, хотя и заинтересованное, любопытство.

– Он ничего не может поделать не только с законами природы, но даже с обычной таблицей умножения.

Какой же это – всевышний?

– Он не был бы Всевышним, если бы вносил путаницы в таблицы…

После этого, человек, назвавший себя самым известным рыбаком, повернулся и хотел отойти в сторону, но капитан остановил его:

– Хочешь, я назначу тебя боцманом?

– Нет.

– Почему? Это ведь возможность покомандовать. Да и поработаешь с живыми людьми.

– С живыми людьми я уже наработался.

А командовать дилетанту – это мешать тем, кто умеет работать.

Капитан, помолчав немного, спросил человека, пожелавшего остаться равным остальным:

– По-твоему, люди рождаются равными?

Риоля заинтересовал разговор капитана с матросом, и, вполне возможно, капитан хотел продолжить этот разговор, но в этот момент на палубу выскочил Андрюша:

– Слышали! Появился Христос!

Человек в длиннополой рубахе посмотрел по сторонам и, вновь вздохнув, ответил:

– Враки.

– Ну, я за что купил, за то и продал.

* * *

– Каждый, кто хоть раз побывал в море – полюбил его навсегда.

Каждый, кто не разу в море не был – мечтает побывать.

– Почему?

– Море может быть страшным, но мерзким, оно быть не может…

…Ветер, между тем, поднимался.

Как медведь, выбирающийся из берлоги, после долгой спячки, голодный, раздумывающий – с кем бы расправиться.

Море смотрело в небо.

Небо хмурилось.

«Море зависит от неба», – подумал Риоль. – Как человек, – сказал человек, бывший самым известным рыбаком, проходя мимо Риоля.

Волны, до сих пор перебиравшиеся по поверхности мелкими катышками с коротко пенной прической, сменялись все более крупными и крутыми валами. И сейнер уходил в жидкие логи между этими валами, по самую мачту. Палуба проваливалась в пучину под ногами матросов, заставляя внутренности людей устремляться вверх, сжиматься у самого горла.

А каждая новая волна доставала да самого, почерневшего облака на небе.

– Кажется, мы начинаем наш путь со шторма? – Риоль посмотрел на капитана. Капитан посмотрел на Риоля:

– Ты так уверен в своем судне?

– Молодые всегда уверены, – пожал плечами капитан. А потом добавил:

– Ну, что же, посмотрим, где наша дорога закончится? – Риолю нравилось спокойствие капитана. – Дорога и начинается, и кончается там, где мы сами этого хотим…

…Риоль и капитан отправились в рубку, а кораблик продолжал пробираться к своей цели, северным отравам, прибрежные воды которых, ожидались богатыми селедкой. Волны накатывались на судно, заставляя его скрипеть, трещать, звенеть и вздыхать всеми частями, казавшимися игрушечными по сравнению с громадными, темно серыми, водными горами, оставляющими на палубе бурунившуюся пену, и чувство облегчения, после прохождения каждой очередной волны.

И каждый раз, когда очередная волна противостояла сейнеру, умудрявшемуся, под рукой капитана, развернуться к ней носом, она замирала, словно в удивлении от того, что кораблик продолжает свой путь, вздрагивала, как скакун, неожиданно наткнувшийся на препятствие.

И только пена, как грива коня на ветру, развивалась, угрожала, демонстрировала самоуверенность и самолюбование.