Онлайн книга «По ту сторону кожи»
|
– Подписывайте! – сказал следователь. – Ручку дайте. – Может, вы все-таки посмотрите сначала? – Я видел. – Посмотрите еще раз! Я вам прочел, вы должны убедиться. – В чем? – Что все записано верно, в чем! Я подчинился. И в последний раз увидел то, что от тебя осталось (джойбои из морга сваяют потом нечто настолько непохожее, что я едва не крикнул, когда пустили в зал: перепутали!). К телу уже прикасались, осматривали, описывали – и те, кто делал это, приняли на себя все, что оно излучало. Остался предмет, форма, ничего общего с тем сгустком зла и угрозы, в соседстве с которым два часа назад я не в состоянии был справиться с ужасом. Я посмотрел мельком, увидел что-то коричневое под тобой и поспешил отвернуться. Решил: дерьмо – ведь это сопутствует смерти. Позднее узнал, что ошибся – там лежал пласт старого цемента из-под оторванной мыльницы. – Давайте, – сказал я. – Все верно. – Спускайтесь вниз, – сказал лейтенант. – И подождите там, у машины, сейчас поедем. – Тут мои вещи, – сказал я. – Мне бы хоть печатную машинку забрать. – Это только с родственниками. Мы квартиру опечатываем сейчас – и все. Если когда-либо мне придется обдумывать убийство, я выберу именно маскировку под суицид. (Уже и сейчас борюсь со странно навязчивым искушением превратить все это в бойкую вещицу, где к концу становилось бы ясно, что описываемая смерть – дело рук автора-протагониста. Сначала, скажем, хлороформ или инъекция обманом – главное, чтобы сердце продолжало работать, выкачивало кровь. Дальше – резать так, чтобы не осталось следа от укола. И отлично бы раскрутилось…) Дело даже не в сумке, которой, как я и рассчитывал, никто не заинтересовался, – значит, вынести, в принципе, можно было что угодно прямо у них на глазах. Грош цена была вообще всей их подозрительности: они не заметили ничего из того, на что действительно стоило обратить внимание. Тапки, например. Тапки-то твои аккуратно стояли в прихожей, а должны бы – либо в ванной, либо у кровати. Тоже, кстати, загадка. Нет, это не к тому, что тебя и впрямь убили. Но и восстановить, что происходило в действительности, – не так просто. Стоило выйти на улицу, как колотун отпустил, сменился безразличием. Я пинал куски почерневшего льда, пока Трубецкой что-то обсуждал с врачом. Радио работало в милицейском «козле» – «Европа плюс». Шофер спал, положив голову на грудь. – Сраная жизнь, – сказал Трубецкой и ткнул кулаком в стену, – сраная… – Как ты думаешь, долго мы там просидим? – спросил я. – В отделении? – Угу. – Да вряд ли. Они вроде успокоились уже. – Я к тебе поеду. – Естественно. Я не заметил там, в квартире, как исчез сержант. И вдруг он окликнул меня из остановившейся на углу машины. – Ну что там у вас, скоро? Я даже не удивился такому объединению. Я себя вполне уже чувствовал с ними единой бригадой. В руках у него был твой паспорт. – Мы проверили – там нет таких. – Как – нет? – Другая семья живет, давно уже. – Но они вроде бы никуда не переезжали. – Не знаю. Там о таких вообще не слышали. – А выяснить, куда переехали? Через исполком можно, наверное? – Ну не сейчас же. Утром займутся. Они спускались по одному. Главный – последним. Врачу он сказал: – Ну вы-то, собственно, можете быть свободны. И пожал плечами, когда тот спросил, нельзя ли ему с нами. – Как хотите. Всех втиснули в один газик, и мне досталось запасное колесо. Прижимая к себе сумку, я смотрел, когда свет фонарей попадал внутрь, как полы пальто собирают грязь с протектора. Но двинуться некуда было, да и не хотелось. Отделение оказалось совсем рядом – за гастрономом. Нас оставили в комнате, вместившей только длинный стол да две узкие скамейки без спинок вдоль стен, выкрашенных в буро-желтое. Мне на голову сразу ложится свинцовая подушка, стоит оказаться в таких – колера школьных коридоров моего детства. Кто-то сказал за дверью: «Обыскать их надо было хотя бы». Кто-то ответил: «Не тот случай». Мне бы хотелось говорить, но каждая фраза иссякала, не дойдя до середины. Дождались в конце концов опять лейтенанта и опять протоколов, только эти уже должны были заполнять сами. Помню, что все это даже не злило – все равно, я мог бы написать и пять. Полагалось добавить снизу: «Записано собственноручно». И подпись, естественно. Повестки всучили уже на выходе – нам с Трубецким, на завтра, на девять утра. Тоже под роспись. Дежурный только хмыкнул в своей будке, когда я напомнил про обещание подвезти. Машину поймали сразу, но этот соглашался почему-то только на Рождественский бульвар. – Поехали, – сказал Трубецкой. – Там рукой подать. Я смотрел на утекавшую назад Стромынку – улицу, затверженную за год крепче алфавита, с ощущением человека, которого знакомый автобус вдруг повез неведомым маршрутом. Будто катил по Нью-Йорку: все незнакомое и совершенно чужое. Мы вылезли на углу бульвара и Сретенки. – Ну что, – сказал Трубецкой, – на кольцо выйдем? Там машин больше. Я отстал от них: тащил сумку, тяжелеющую с каждым метром. Хотелось лечь, сейчас, здесь, на середине улицы. Врач вещал что-то и потирал руки. Они забыли обо мне. – Вот и все, – сказал я вслух. – Сука! И то, что на мгновение открылось там, в квартире, как только я переступил порог, вернулось, но уже по-другому – ровной уверенностью: ничего нет. Нет ничего даже против меня. Я был один, кроме – только пустое пространство, которое обречен преодолевать. Улица искривлялась кверху, заворачивалась, смыкалась и стала туннелем; рыжие фонари – как лампы за окном метро. Мне – по нему, и конца не будет. – Ну как ты? – спросил Трубецкой. Я огляделся. «Колхозная». Церковка, перекресток. Милицейский «москвич» катил вдоль тротуара со скоростью пешехода. Поравнявшись с нами, притормозил, и совсем молоденький улыбающийся милиционерчик распахнул дверь. – Чего стоите? – спросил он. – Ничего, – сказал Трубецкой. – Машину ловим. – Не сажают? – Не было пока. – А далеко ехать? – «Белорусская». Ему явно хотелось поболтать. – Откуда в такой час-то? Я шагнул вперед и взялся за дверцу. – Из милиции, – сказал я. – Давайте-ка, отвезите нас, а то ваши отказались. Мертвого нашли. Самоубийцу. Милиционерчик почесал темя. – М-да… Наши, говоришь? Какое отделение? |