Онлайн книга «КонтрЭволюция»
|
Ярости Саматова не было границ. «Это какого же идиота вы из меня сделали? — орал он по «вертушке». — Не где-нибудь, на Мавзолее стою, в святом месте! С двумя шляпами, получается, явился — одну на голову надел, а другую в руке держу! То есть член Политбюро у вас из ума выжил, так это люди понимать должны, да? Нет, это не просто так, это политическая диверсия, твою мать!» Что мог лепетать в ответ несчастный главный? Только что-нибудь жалкое, вроде «примем меры», «примерно накажем» и «больше не повторится!». Вопрос обсуждался на Политбюро, и Саматов настаивал, что произошедшее свидетельствует о том, что главный «Известий» не контролирует ситуацию в собственной газете. У Фофанова, слава богу, ничего подобного за время его правления в газете не было. И вообще, если задуматься, везло ему все эти годы необыкновенно. Такая пруха, даже страшно. Будто подпирал его не только будущий Генеральный, но и какая-то еще другая, высшая сила. От «Правды» до секретаря ЦК по идеологии был только один шаг, а потом сразу несколько высших сановников поумирало, а Носенко выбыл по причине тяжелейшего Альцгеймера. Бедняга стал забывать, где находится и зачем. Довольно долго это терпели, тактично не замечая, но потом все-таки Генеральный решился и подсунул ему бумажку с просьбой о выходе на пенсию. И тот даже сумел ее как-то, путаясь в словах и буквах, зачитать — видно, под ремиссию краткосрочную попали. И, сам не веря своим ушам, слушал Фофанов, как Генеральный на пленуме предлагает избрать его в Политбюро — сразу полным членом, без кандидатства! А теперь вот везение, кажется, кончилось. Как будто сдулся воздушный шарик. Летал себе, летал, все выше забирался. А потом вдруг образовалась где-то невидимая дырочка. И все, привет горячий! Вот так размышлял Фофанов, лежа в огромной отдельной палате в спецбольнице на улице Грановского. Самая привилегированная больница великой державы выходила на Манежную площадь наглухо задраенными воротами и дверями, вызывая у проходящих граждан некоторое недоумение. Внутри же — охрана на охране, сигнализация на сигнализации. Постороннему сюда никак не проникнуть. А потому Фофанов спокойно реагировал на странного гостя — совершенно с ног до головы забинтованного человека, который после вечернего обхода врачей вдруг появился у него в палате. Фигура была настолько нелепая, что Фофанов чуть не рассмеялся. Что было бы бестактно, даже грубо: товарищ же явно страдает! И вообще, что же могло такое произойти, чтобы вот так пришлось его забинтовать, гадал Фофанов. Одни глаза только и видны. Просто невообразимо! Причем, по идее, с постели вставать в таком состоянии нельзя, тем более по чужим палатам шастать. «Наверно, это он в бреду», — предположил Фофанов. Гипотеза вроде бы подтверждалась: забинтованный с трудом проковылял к фофановской кровати, уселся без приглашения на стул для посетителей и принялся бормотать что-то нечленораздельное: — Дерижн… делюжн… да… — Что, простите? — спросил опешивший Фофанов. — Частично, — отвечал забинтованный. — Частично? Простите, не понимаю… Мне кажется, вам надо срочно вернуться в вашу палату. Вам надо лежать. — Аа… лежать… Странный посетитель взмахнул рукой, какая, дескать, разница, мне все равно, страдать иль наслаждаться… И, помолчав, добавил, как бы в качестве пояснения: — Буня. — Что?! — взвился Фофанов. — Что вы говорите? — Буня, Буня, Григорий Ильич! — настаивал забинтованный, с такой интонацией, словно хотел сказать: да, такие вот дела, печально, может быть, но ничего не поделаешь, такова жизнь, таковы ее обстоятельства: Буня. «Охрану надо вызвать», — думал Фофанов, но почему-то не стал кнопку тревоги нажимать. Сказал: — А… это вы опять… — Нет, нет. Не опять! — решительно возразил забинтованный. Потом извлек непонятно откуда (из-под своих бинтов, что ли?) тонкий блокнот, вырвал из него верхний лист, на котором оказался карандашный рисунок, протянул Фофанову. Фофанов машинально взял листочек в руку, повертел. Нарисовано было что-то вроде мусорной свалки, что ли. Какая-то арматура, куски железа, стружка металлическая… — Что это? — Scrap-yard, свалка металлолома, — отвечал посетитель уверенно. Даже гордо как-то. «Иностранец! — подумал Фофанов. — Акцент, кажется, американский. Может, это товарищ Гэс Холл, лидер коммунистов США? Вообще-то, похож. То есть лица не разглядеть, но фигура, походка, манеры — что-то есть. И голос тоже подходящей тональности. Только вот товарищ Холл по-русски — ни бум-бум… А у этого, по крайней мере, фонетически, все безупречно. Грамматика, правда, странноватая… Но если человек после шока или в бреду…» Фофанов изучал посетителя, пытаясь хотя бы глаза его разглядеть в прорези между бинтами. «Нет, ерунда, как мне такое в голову могло прийти: какой еще, к дьяволу, Гэс Холл! Если бы с Холлом что-нибудь этакое приключилось, автокатастрофа какая-нибудь, или измочалили бы его, например, наемники империализма, я бы об этом обязательно знал. С другой стороны, в эту больницу простого смертного не поместят… Кто же это может быть, если даже министрам сюда попасть нелегко?» — гадал Фофанов. Забинтованный тем временем протягивал ему уже второй рисунок. Здесь творилась уже просто какая-то вакханалия. Куски металла, а также арматура и столбы пыли почему-то кружились в воздухе под самыми невероятными углами. — Это еще что такое? — Сильный ветер. Ураган, — отвечал гость. — Да? И что из этого следует? — Тот же самый Scrap-yard, в бурю. — И дальше что? — А дальше вот, — торжественным тоном объявил забинтованный, протягивая Фофанову третий листок. Здесь был изображен — весьма искусно и правдоподобно, надо сказать, огромный пассажирский самолет. — «Боинг», что ли? — Семьсот сорок седьмой! Джамбо-джет! — И? — Тот же Scrap-yard! Ветер построил самолет! Перемешал металлолом и построил! — Бред какой-то, — негромко пробормотал Фофанов, опасливо косясь на посетителя. «Психиатрия, — пронеслась мысль, — явная психиатрия». Тем временем в дверь постучали, и в палату заглянула дежурная сестра Оля. — О, простите, — испуганно сказала она — видно, забинтованный на нее так подействовал, — простите, я не знала… я попозже зайду… Чего она не знала, осталось не совсем понятным, но так или иначе медсестра быстренько исчезла, притворив дверь. Фофанов сам себе удивился: почему он не воспользоваться ее появлением, не поднял тревогу, не попытался от забинтованного избавиться. Почему промолчал. Отчего бы это? И, как утопающий за соломинку, уцепился за пришедшее в голову объяснение — посетитель мог оказаться двоюродным племянником Генерального. Кто-то вроде что-то такое говорил, что тот разбился недавно на мотоцикле, что ли. «Да, но при чем тут Буня? Буня-то в таком случае при чем?» — ехидно вопросил внутренний голос, но Фофанов решил его проигнорировать, а то у него и так от происходящего голова разболелась. |