Книга Раки-отшельники, страница 3 – Анне Биркефельдт Рагде

— Жалко, что ты уезжаешь. Январь всегда месяц противный и долгий. А в этом году будет еще длиннее.

— Не для тебя одного. Январь никому не нравится, — сказала она.

— Счета, и годовой баланс, и прочая мерзость. Хотя Эрленд и датчанин… Брр, ну зачем?!

Эрленд и Крюмме дали ему денег, заставили его их взять, хотя он упорно отнекивался и всерьез разозлился. Это было вечером на третий день после Рождества, после похорон, Эрленд выпил лишнего и сказал, что хочет оставить двадцать тысяч. Мог бы подождать до следующего утра, но у Эрленда язык бежал впереди мыслей, к тому же он очень хотел быть хорошим. Крюмме успокоил всех, сказав, что деньги пойдут на сам хутор, а не на людей, здесь живущих. Туру надо только использовать их разумно.

— Подумай о хуторе, — сказала она. — Как Крюмме и сказал. Все будет хорошо. Можешь покрасить сеновал весной, заменить разбитые стекла.

— Как же! Деньги, скорее всего, пойдут в зерновую фирму и Рустаду.

— Рустаду?

— Это ветеринар. Я обычно с ним работаю. Мне нужно осеменить свиноматок и кастрировать поросят. И кормов скоро надо будет прикупить.

— У тебя и на покраску денег хватит. А я буду звонить. Интересно будет узнать, как там новый помет, какими родятся поросята. Буду скучать по твоим свинкам.

— Правда?

— Конечно!

— Тебе же, небось, хватает собственной работы.

— Ну, это не одно и то же, — сказала она. — Больные кошки, собаки, попугаи и черепахи. Разве это может сравниться с ощущением, когда чешешь Сири за ушком? Я зауважала свиней. Они — совсем не то, что морские свинки и мордастые щенки.

Она сказала это искренне, не просто чтобы его порадовать. Она полюбила его свиноматок весом в четверть тонны, тепло и бодрое настроение в свинарнике. Общение со скотиной, которая так много отдает, а требует взамен всего лишь еды, тепла и заботы. А еще они все такие умницы, и у каждой свои особенности, своя гордость и нрав. А новорожденные поросята такие милые, просто трудно поверить, что в одно мгновение они превратятся в громоздкие туши.

Он покачал головой, усмехнулся сжатыми губами и втянул воздух носом.

— Да уж! Морские свинки. Никогда не видел живой морской свинки. Как ты смешно рассказываешь о работе, — сказал он. — Подумать только, люди тратят деньги и оперируют морских свинок!

— Они их любят. Особенно дети. Они рыдают в голос, когда приходится усыплять их морских свинок или крыс.

— О господи! Крысы! Неужели кто-то добровольно?.. Ну да, я понимаю, дети… Я сам умудрился приручить белку, когда мне было лет восемь-девять. Она утонула в компосте. Я был совсем еще ребенком. А собаки? Помнишь, ты рассказывала о людях, которые потратили около тридцати тысяч на собаку. Ездили в Швецию и ставили ей… новые суставы, да?

— Да-да. Новые суставы. У нее была дисплазия тазобедренных суставов. И пришлось бы ее иначе усыпить, а ей было всего три года.

— Но тридцать тысяч! На суку, которая сама не приносит и ломаного гроша!

— Домашние животные — это совсем не то, что скотина, знаешь ли. Кстати, собака и тебе бы не помешала. Неплохая компания. Она бы повсюду за тобой бегала и…

— Только не сейчас. Нет, мне хватит свиней. Их общество меня вполне устраивает, — сказал он.

— Но ты же понимаешь, о чем я… Тебе будет тоскливо. Тебе и… твоему отцу.

— Ах, ему…

Он шмыгнул и вытер нос тыльной стороной ладони.

— А вы с ним говорили? — спросила она. — После Рождества? Наедине?

— Нет.

— Но ведь хутор теперь наконец-то перепишут на тебя.

Он не возражает?

— Да нет.

— Может, когда вы останетесь вдвоем, вы сможете…

— Здесь тебе не Осло. Тут о таком не говорят. И хватит об этом, — твердо произнес он.

— Но я хотела только сказать, что…

— Ох, нет, тут слишком холодно, — сказал он привычным голосом. — Мы успеем попить кофе до вашего отъезда?

Через час маленький «фольксваген», арендованный Крюмме в аэропорту, был забит до предела. Турюнн заскочила в гостиную к дедушке уже в куртке и сапогах, делая вид, что очень занята. Она уже давно оттягивала прощание, делая вид, что они просто пьют кофе, хотя Эрленд носился вверх-вниз по лестнице, выбегал во двор к машине и собирал вещи в последнюю минуту.

Дедушка держал чашку с кофе перед собой, чашка была без блюдца, на столе валялись крошки, а на коленях — кусок торта, которым она его угостила. Челюсти были на месте, и верхняя, и нижняя. Телевизор не работал, она коротко взглянула на горшки с цветами на подоконниках, купленные Эрлендом, без сомнения через пару недель они умрут. Либо от засухи, либо от чрезмерного полива. Еще можно было не сомневаться, что в следующий раз он побреется очень нескоро. И трусы переодевать не будет. «Они тут остаются одни, — подумала она, — а я просто беру и уезжаю». Но потом она подумала, что Эрленд тоже уезжает, а он им куда ближе, если вообще можно говорить о какой-то близости. Эрленд — младший брат, а она — дочь, кого совесть должна мучить сильнее? Зато Маргидо жил на другой стороне горы, так что это ему надо следить за родственниками на хуторе Несхов. Ему придется, он же им брат. Вопрос в том, как он будет им помогать, и допустит ли это Тур. Маргидо ведь не был на хуторе семь лет.

— Уезжаете? — спросил дедушка. Челюсть брякнула.

— Да.

Она наклонилась и прижалась к нему щекой. Воняло. От него пахло старым человеком, старой одеждой и старым домом, а изо рта пахло тортом и кофе. Она обнимала его впервые, он едва успел приподнять руку.

— Пока, — прошептала она. Что ей еще сказать, ей нечего ему обещать. — Всего тебе хорошего.

— Я хочу в дом престарелых, — прошептал он.

— Что?

Она выпрямилась.

— Я хочу в дом престарелых. Кто-то должен этим заняться. Не знаю, что на это скажет Тур, но я хочу.

— Поговори с Маргидо, — сказала она.

«И почему только он дождался самого последнего момента со своим заявлением, — подумала она. — Я уже не могу ничего поделать».

— Позвони Маргидо и скажи ему, — попросил он.

Она заглянула в морщинистое лицо, в глаза за стеклами очков и вдруг разглядела всю его жизнь и захотела плакать, выплакать всю тоску по потерянной жизни этого человека. Она кивнула и, не отпуская его взгляда, сдержала слезы.

— Я поговорю с Маргидо, — прошептала она. — Завтра ему позвоню.

Она погладила его по щеке, дотронулась до щетины и увидела, как его взгляд тускнеет, потом повернулась и вышла через пустую кухню, где трещала печка, полная пылающих дров, на двор. Там стоял Эрленд, сунув голову в машину, а Крюмме протягивал руку Туру, чтобы попрощаться.