Книга Раки-отшельники, страница 42 – Анне Биркефельдт Рагде

— Что мешает встретиться? Мне что, не приезжать? Мне ничего не мешает, кроме истеричной матери, — ответила она, сохраняя веселый тон.

У него гости, и все как-то сумбурно, ей лучше не приезжать.

— Что за гости?

По телефону сложно объяснять.

— Я могу приехать позже. Когда гости уедут. Это даже удобнее, тогда я успею постирать вещи и все такое.

Нет. Лучше увидеться завтра.

— Окей. Тебе не будет одиноко под одеялом? — сказала она, засмеялась и вдруг удивилась, откуда у нее взялись на это силы.

Он сказал, что позвонит, и повесил трубку.

Она глубоко вздохнула и заскользила взглядом по крышам окрестных вилл, блестящими хлопьями повалил снег. Она почувствовала, как у нее перехватывает дыхание, и вовсе не от начинающегося плача, от чего-то другого. Может быть, от страха.

В гостиной на диване сидела мама с рюмкой коньяка.

— Хочешь выпить, дружок?

— Я за рулем, ты же знаешь.

— Поезжай домой на такси. Я оплачу. Или, может, ты в другое место собралась?

— Может, и в другое.

Она сходила на кухню за минералкой.

Когда она вернулась, мать уже опустошила одну большую рюмку и наливала следующую.

— Ты что, хочешь напиться? Ты же куда-то собиралась? И потом, очень нелепо вальсировать тут в одних колготках.

— Пока ты говорила со своим любовником, я отказалась от встречи, — ответила мать и опустилась на темно-зеленый бархатный диван с персиково-черными подушками. Казалось, она выпала из пространства, худая, морщинистая, бледная. Колени под колготками напоминали маленькие сморщенные обезьяньи мордочки. Она начала стучать этими коленями друг о друга, снова и снова, спрятав руки между ног, и отвернулась, будто обиженный ребенок.

— Зачем, мама? У тебя милейшие подруги, а ты не хочешь с ними общаться?

— Я хочу общаться с дочерью, а вот она, очевидно, этого не хочет! — ответила Сисси и посмотрела Турюнн прямо в глаза.

— Я ведь заскочила на секунду! Или нет? — спросила она. — Ты так изменилась, раньше ты такой не была. Всегда очень независимая, все улаживала, и никогда у тебя не было времени, если я вас с Гюннаром куда-то звала.

— Вот именно! Нас с Гюннаром. А теперь осталась я одна, а это не так интересно.

— Мама…

— Ты часто с ним встречаешься? — спросила мать и посмотрела на Турюнн.

— С Гюннаром? Нет, совсем не встречаюсь…

— Ее зовут Мария. Я тут немного разузнала. У нее большой дом, в котором они живут. Ты там была?

— Нет!

— Не верю. А если бы Гюннар предложил тебе половину дома, спорю, что ты бы не сомневалась ни секунды.

— Пожалуй, я пойду. Если ты собираешься тут напиваться и вести себя по-свински. Раньше ты целый час могла с одной рюмкой коньяка просидеть.

— Тогда я сидела вместе с Гюннаром и коньяком.

— Я всегда считала тебя сильной женщиной, мама. А теперь ты просто… развалина какая-то.

— А кто виноват? Можно спросить?

— Я не вижу прямой вины Гюннара в том, что ты погрязла в жалости к самой себе.

— Так кто же меня пожалеет, если не я сама? Ты меня жалеешь? Гюннар меня жалеет?

— Мама… Я не понимаю. Ты что, хочешь, чтобы тебя жалели? Ты этого хочешь? Тебе не кажется, что это как-то… нездорово?

— Немного сочувствия еще никому не мешало.

— У тебя этого сочувствия — лопатой можно грести! Я тебе вот что скажу, если ты и с подругами так себя ведешь, ты их потеряешь! Всех, одну за другой. Хуже нытиков ничего не бывает. Никто не хочет общаться с нытиками!

— Уходи! Вон! Иди!

Мать нетвердыми шагами выбежала за ней в прихожую, пока Турюнн, стоя на одной ноге, застегивала молнию на сапоге.

— Турюнн! Не уходи!

— Мне пора.

— К этому мужчине?

— Может быть. А может, домой, звонить отцу. Он не ноет, только ругается, что намного лучше.

— Из-за своей ноги?

— Нет, не из-за ноги, а из-за того, что не может работать.

— Маменькин сынок…

— Уже нет. Она умерла, так ведь?

— Маменькин сынок на всю жизнь остается маменькиным сынком. Нога заживет. А вот мужья не отрастают заново.

— Ему по-любому несладко.

— Ты, никак, собираешься к нему поехать? — спросила Сисси.

— Я думаю об этом. Надо бы. Но я веду несколько курсов. Мне сейчас не вырваться.

Мать облокотилась на стену и вздохнула:

— Ты серьезно, Турюнн? Ты думала туда поехать? Ты же только что была там, на Рождество? И ты нужна мне здесь.

— Ему я нужна больше, чем тебе.

— Да что такое ты говоришь! — возмутилась мать, и в голосе ее прозвучали новые для Турюнн истерические нотки. — Это я, я тебя воспитывала! А он плюнул! Плюнул! И тут он возникает на пустом месте, когда тебе уже почти сорок и заманивает смертельно больной бабушкой, которую ты никогда не видела, и вдруг ты решаешь поехать в нему и заниматься этими свиньями, только потому, что он поранил ногу?! А я сижу тут и не знаю, что делать, когда вся жизнь пошла прахом! Ты что, не понимаешь, какую он причинил мне боль, и сколько я одна для тебя сделала? А? Ты сама-то понимаешь, что ты сейчас сказала?

— Поговорим завтра. Я позвоню, — ответила Турюнн и поспешила выйти. Даже со значительным количеством коньяка в крови мать понимала, что не может выскочить следом в одних колготках. В этом квартале было непозволительно демонстрировать общественности свои чувства. Мать осталась в дверях. Даже не помахала в ответ, когда Турюнн попрощалась с ней из машины. В машине Турюнн включила «R.E.M.» на полную громкость, так что колонки задребезжали. Она поехала, стуча ладонью по рулю. Позвонить, что ли, Гюннару и умолять его вернуться к матери, лишь бы ее саму оставили в покое? Если бы только можно было прямо сейчас отправиться к Кристеру и превратить ярость в плодотворную энергию. Броситься на него еще в прихожей и удивить. Какая-то машина прижалась вплотную, пытаясь проскользнуть в промежуток еле пригодный для трехколесного велосипеда, она отчаянно забибикала, гудела и гудела, пока та машина не снизила скорость и кто-то не пригрозил ей кулаком. Тогда она опомнилась, перестроилась в левый ряд и прибавила скорость, прочь от всех.

Прочь от всех. Кроме Кристера.

Вовсе не курсы на работе удерживали ее от поездки на север, а Кристер. У нее было полно знакомых собаководов, которые могли бы ее подменить, даже на курсах для щенков. Их она дрессировала смотреть в глаза, ждать перед миской с едой и отпускать хозяина, когда тот не хочет больше играть. Щенки продвигались вперед уверенно, впрочем, не без временного регресса. Она ими гордилась. И лишь Неро был исключением, только подтверждавшим правило, его целью было исключительно самоутверждение. Если его хозяева продолжат баловать его, будет уже невозможно заставить его поменять свою роль, и придется его усыпить. Она даже думала забрать его к себе на пару недель, чтобы переломить его самоуверенность, но понимала, что, пока хозяева сами не возьмутся за ум, это только отложит решение проблемы.