Книга Когда бог был кроликом, страница 9 – Сара Уинман

— Плакать, смеяться… На самом деле это ведь одно и то же, — заметила Дженни Пенни.

Я так не думала, но спорить не стала. Уже тогда я понимала, что ее мир очень отличается от моего.

Я обернулась и увидела бегущую ко мне Дженни Пенни; с пухлой верхней губы свисала блестящая ниточка слюны.

— Извини, что опоздала, — выдохнула она.

Она всегда опаздывала, потому что никак не могла справиться с волосами.

— Ничего. Неважно.

— Красивые очки, — похвалила она. — Нэнси дала?

— Ага, — гордо ответила я. — Она надевает их на премьеры.

— Я так и подумала.

— Они мне не велики? — тревожно спросила я.

— Нет, нормально. Но они очень темные. Ты хоть что-нибудь видишь?

— Конечно вижу, — соврала я и едва не налетела на фонарный столб, но при этом все-таки наступила на собачью кучку, пристроившуюся у его основания. Она намертво пристала к подошве и тут же начала вонять.

— Откуда вонь? — закрутила головой Дженни.

— Зима кончается, — вздохнула я, взяла ее за руку, и мы вместе шагнули в знакомые чугунные ворота.

Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что, наверное, лучше было бы снять очки во время прослушивания; в них я ковыляла по школьному коридору, спотыкаясь, как древний пророк.

— С тобой точно все в порядке? — спросил староста и взял меня за руку, чтобы безопасно довести до дверей.

— В полном, — ответила я, наступив ему на ногу.

Большие двери распахнулись, и из них вылетела Дженни Пенни.

— Ну как? — нетерпеливо спросила я.

— Отлично! — Она выставила вверх сразу два больших пальца.

— Какую роль тебе дали?

— Осьминога. Без слов. То, что я хотела!

— А разве там есть роль осьминога? — удивилась я.

— Нет, — объяснила Дженни. — Они хотели, чтобы я играла верблюда. Но раз там были все животные по паре, значит, должен быть и осьминог.

— Нет, это в Ноевом ковчеге все были по паре.

— Какая разница? Тоже ведь Библия. Никто и не заметит разницы.

— Наверное, да, — решила я поддержать подругу.

— Я сама сошью себе костюм, — заявила Дженни, и я вдруг занервничала.

Я зашла в большой зал и с трудом разглядела пятерых сидящих за длинным столом людей. Лишь одно лицо выступало из темноты явственно, как лик всевидящего бога Гора: лицо моей старой учительницы мисс Грогни. Она утверждала, что рождественская пьеса — это ее «дитя», и хвасталась, что написала ее сама, совершенно забывая упомянуть при этом Луку и Матфея.

— Элеонор Мод? — спросил мужской голос.

— Да, — подтвердила я.

— Ты здорова?

— Да.

— И с глазами все в порядке?

— Да. — Я нервно поправила съехавшую набок оправу.

— Не дергайся! — взвизгнула мисс Грогни, и я удивилась, что она не добавила «богохульница».

— Что ты нам прочитаешь? — спросил мужчина.

— Что?

— Что ты подготовила для прослушивания? — осведомилась мисс Грогни.

Я не подготовила ничего, и меня неудержимо охватывала паника.

— Ну? — не унималась мисс Грогни. — Не тяни.

Я медленно шагнула к краю сцены.

В голове метались странные, разрозненные, ничего не значащие слова, и наконец некоторые из них сложились в единое целое и я узнала знакомый ритм. Всего его я не помнила, но это был любимый монолог Нэнси, и она повторяла его часто, как молитву. Сама я и половины из него не понимала, но надеялась, что комиссия поймет, поэтому откашлялась и объявила:

— Это из фильма «Завет» [5] , героиню зовут Джеки. Я готова.

— Начинай, — скомандовала мисс Грогни.

Я глубоко вздохнула и раскинула руки:

— Знаю, что ты не заплатишь ни за туфли, ни за платье. А как насчет аборта, черт тебя подери?! Может, дашь денег хоть на бутылку джина?

— Хватит! — завопила мисс Грогни и направит на меня негнущийся палец. — Ты… замолчи немедленно!

Я стояла в почти полной, добровольно возложенной на себя темноте и слушала, как, сблизив головы, перешептываются члены комиссии. До меня долетали только отдельные слова: «интересно» и «хорошая мысль», но я так и не услышала долгожданных «Мария» или «Иосиф».

В тот вечер мать поставила на стол свою любимую керамическую кастрюлю и открыла крышку. Кухня наполнилась паром и ароматами лука, вина и мяса. Свет был выключен, во всех гладких поверхностях отражалось пламя свечей.

— Жаль, что мы не обедаем так каждый вечер, — вздохнул брат.

Он лишь недавно стал говорить «обед» вместо «ужин». Уже скоро он начнет употреблять словосочетание «высокая кухня».

— А потом можно устроить сеанс, — предложила увлекавшаяся тогда спиритизмом Нэнси, и мать, как бывало часто, строго взглянула на нее, словно говоря: «Не очень удачная мысль, Нэнси. Будь у тебя дети, сама бы сообразила».

— Что-то ты притихла, Элли, — повернулась мать ко мне. — У тебя все хорошо?

Я молча кивнула, опасаясь, что, если заговорю, слезы воспользуются этим и вырвутся наружу. Вместо этого я встала, пробормотала что-то о том, что «забыла его покормить», и бросилась к задней двери. Брат сунул мне в руку фонарь, и, захватив две морковки, я вышла в холодную ночь.

Дом снаружи был совсем темным, и поэтому казалось, что уже очень поздно. Деревянная стремянка у дома покосилась и в темноте притворялась странным горбатым скелетом. Весной ее доломают и разберут на дрова. По черной тропинке я подошла к клетке. Бог уже гремел металлической сеткой; его нос дергался, безошибочно, словно собачий, улавливая запах моей печали. Я открыла задвижку, и он запрыгал в мою сторону. Шерстка в свете фонаря отливала голубым и зеленым. Это была удачная идея Нэнси и моего брата: как-то во время скучных выходных они выкрасили его в два цвета, а потом фотографировались, водрузив кролика себе на головы. Бог любил позировать не меньше, чем Нэнси. Я подняла его и посадила себе на колени. Он был теплым и славным. Я нагнулась и поцеловала его.

— Не переживай, — сказал он слабым, придушенным голоском. — Все кончится хорошо. Все всегда кончается хорошо.

— Ладно, — кивнула я, нисколько не удивившись, хотя он заговорил со мной в первый раз.

Потом я увидела, как по дорожке ко мне приближается вытянутый силуэт Нэнси. В руках она держала чашку, из которой в холодное ноябрьское небо спиралью поднимался пар.