Книга Терешкова летит на Марс, страница 18 – Игорь Савельев

Все стало меняться, когда начались задушевные, изматывающие беседы: о делах, стране, семье и жизни. К несчастью, к старшим классам Ольга не успела толком «профориентироваться», а элитную школу вело, как полагается, под экономический уклон… Не горя интересом, но и не слишком сопротивляясь, она позволила отдать себя на экономфак. Евгений Борисович возил ее в офис. Посвящал в дела. Много и застольно говорил про «опору» и «преемницу».

Когда этого всего бывало в меру, Ольге даже становилось интересно. Когда же он совсем доставал ее, грубо напяливая чужую жизнь, как чужое платье… Раз, с ледяной дрожью, она решилась что-то ему невпопад заявить, протестное: что у нее другие интересы, что это не ее. В ответ не было сталинских пощечин, только скорбное молчание с обиженными бровями, ну а потом все началось сначала: из этого желе не выбраться.

Евгений Борисович мог бы спросить: другие интересы — это какие? И Ольга оглушенно разевала бы рот. Не объяснять же, что, например, увлечение мировым кино тридцатых — это для нее всерьез? Или она пыталась это сделать «всерьез», чтобы хоть чем-то заполнить пустоту?

И чем дальше, тем больше рос в ней слепой бестолковый протест, и все больше дней отравлялось. Вот как сегодня. Ольга яростно собиралась в «Авангард». И ядовитая зелень приталенного свитера с горлом должна была выразить всю степень…

— Вообще-то, они пишут, что надо в светлом… — упавшим голосом пробормотал Михал Анатольич.

— Что-о?

— Ну в факсе… из «АРТавиа»… — Он даже начал заикаться. — Написано, что в светлой одежде…

— Да пошел ты! — И Ольга грохнула дверцей. Да. Так. Хотя бы — так.

Нервное напряжение росло, хотелось на что-то уже решиться, если не выкурить сигаретку… — и как же она обрадовалась, когда встретила в «Авангарде» своего недавнего знакомца — Павла.

— Ну как? Интересно? — прошептала она весело.

— Не знаю. Я это слушаю каждую неделю, — Павел ответил так же заговорщицки.

— Слушай, есть одна тема… Сегодня в «Синематеке» будет вечерний показ. Я подумала, может, съездить? Ты со мной? — снова зашептала Ольга после добрых десяти минут.

Паша вконец растерялся. Это неожиданное «ты». Да и сама идея… Он же в своем монашестве не ходит никуда, разве что в это временное пристанище Данилы, где в ванной неистребимый запах именно пенсионерской хрущевской ванной, не мерзкий — мыльный, но просто вечный.

— Так ты пойдешь?

— Ну а почему бы… Да. А это во сколько? Мы успеем? Это где вообще?

Максим кинул на них не первый взгляд.

— Если поднажмем, то успеем.

— В смысле? Сейчас?!

Паша не очень-то понимал, что вообще делает. Прежде чем он успел подумать, они толкнули старую-старую каравайную дверь, оказались в гулком фойе.

— Только нам надо выйти через черный ход, — озаботилась девушка, озираясь. — Пришлось же поехать с охраной… У меня нет никакого желания тащить их в «Синематеку» тоже.

Они выскочили на темный двор, где в мешках, в старчески потеющем целлофане, лежало что-то страшное; они проехали три остановки на голубом троллейбусе. Ольга уверенно шагала по закоулкам старого центра, мимо удивительно уютных красных да желтых окошек: занавесочки, лампочки, телеэкраны да грубые ужины прямо со сковородок.

Заиграл мобильник. На экране — «Максим». Черт. Ответить? Что сказать?

— А я всегда отключаю трубку, когда вырываюсь на свободу, — как бы невзначай бросила Оля через плечо. Намек понят. Но Павел отключил только звук.

«Синематека», на сеанс которой они все-таки чуть опоздали, оказалась банальным пиратским показом в тесном глубинном баре. Лампу за стойкой не выключали, все подсвечивалось, как аквариум. Два идиотски одетых — тоже, поди ж ты, все в белом — паренька раскручивали абсурд, сначала роняли на пол куриные яйца, потом убивали семью. «Забавные игры» Михаэля Ханеке. Паша, кажется, не смотрел, но что-то откуда-то помнил, ту же фишку с яйцами… По эту сторону экрана сидели за столиками, тянули безбожно разбавленное пиво, был почти полный зал. А пива Паша не решился предложить.

В мерцании экрана он иногда поглядывал на спутницу: вздернутый носик, необычная, несовременная совсем челка. Но красиво. Пожалуй, даже всерьез — красиво.

Побежали наконец долгие-долгие титры, всегда напоминавшие детство в антураже третьесортных боевиков, обменов видеокассетами: эта американская манера строить слова в строжайшие, по центру, столбцы — завораживала. Думалось: ну почему наши не могут так красиво? Сейчас-то думаешь: что красивого вообще?

— Граждане, быстренько допиваем, пиво больше не отпускается, закрываем через двадцать минут! — зычно объявила барменша, теперь, после австрийских актеров, дождавшаяся звездного часа.

— Может, посидим где-нибудь? — спросила Ольга. Заминку Паши она истолковала по-своему. — Деньги у меня есть, если что.

— Не говори глупости, — Паша сначала сморозил, потом опомнился. — У меня все есть.

— Извини.

Глянул в телефон: господи, девять непринятых вызовов от Макса! Поднималось желудочное чувство: сделал что-то совсем не так, ужасную глупость сделал, ушел с собрания… — но, с другой стороны, толку-то от него? Ладно. Будь что будет. Отключая телефон совсем, Паша чуть задыхался, как покоритель Эвереста.

Они вспомнили про круглосуточную кофейню неподалеку, квартала два пешком. Кофейня работала. В старом-престаром кирпичном доме со стрельчатыми окнами (наверху размещалось какое-то РОНО, и потрясающая чугунная лестница каслинского литья), заведение тоже изображало благородную старину, обшитое черным деревом, с буфетами тут и там; часы над входом.

И почти никого.

— Ну как тебе фильм? — спросила Ольга, когда им принесли латте и отдельно по мороженому.

От старческого шелкового абажура ее лицо (как и его, конечно) казалось восковым, но и это было, черт побери, красиво. Как на старинных, с ятями, открытках, где благородная желтизна бумаги нисколько не портит ангелов.

— Не понравился, если честно.

— Почему? — удивилась она.

— Это очень жестокое кино.

— Ну да, — Ольга поморщила лоб, как будто мучительно просчитывала что-то. — Но это же специально так сделано, не всерьез, вроде как стеб…

— Я понимаю, — и Паша приложился к чашке. — Но все-таки… Ну не могу я такое смотреть, то есть смотреть-то могу, но воспринимать нормально… Не знаю. Вот эти отморозки убили восьмилетнего мальчика, так? И ушли. А его родители думают, как бы спастись. И мать там (кажется?) бежит за помощью, а отец пытается как-то восстановить телефон (трясет там аккумулятор, я не помню) — и все это время они стараются не смотреть в угол, где их сын. И это видно, как стараются. И этот отец десять минут трясет аккумулятор в кадре, то плачет, то берет себя в руки, это все жесть какая-то. Не знаю. У меня такое просто как-то не укладывается в голове.