Онлайн книга «Гипсовый трубач: Дубль два»
|
– Нигде. Я никогда не любила своего последнего мужа – ни душой, ни телом. Мы были партнерами, в том числе деловыми. Мама очень хотела, чтобы я вышла за него замуж. Вы помните мою маму? – Нет… – Не может быть! Она же устроила в пионерском лагере грандиозный скандал на родительский день. Из-за грязного постельного белья в спальне девочек. Ну?! И он сразу вспомнил красивую строгую женщину, совавшую буквально в нос бедной Людмиле Ивановне скомканную нечистую простыню: «Это что – ночлежка? Ночлежка, я вас спрашиваю? А что дальше? Вши? Дальше – вши, я вас спрашиваю?!» «Почему вши? Завтра банный день. А ноги они перед сном не моют, не хотят!» – лепетала, оправдываясь, несчастная воспитательница. «Что, значит – не моют! Что, значит – не хотят! Заставить!» «Как?» «Силой!» – крикнула женщина, ее тонкое, красивое лицо исказилось, а на скулах заиграли мужские желваки. «Ну не бить же детей?» – спросил пионервожатый Кокотов, пряча за спину свернутую газетку. «Мою неряху можете бить. Разрешаю!» – Мама заставила меня выйти за Лапузина, – вздохнула Наталья Павловна. – Заместитель директора академического института, доктор наук, генетик. Наши дачи в Кратове были рядом, а он как раз развелся. Я тоже… Мама сказала: «Сделай хоть раз по-моему. Не повторяй моих ошибок!» И я подумала: «Два неудачных брака, один по любви, другой по великодушию, – этого вполне достаточно!» Понимаете, мой папа был джазовым музыкантом, очень талантливым и демонически красивым. Его зажимали. Знаете, в музыкальном мире страшные интриги. Он жутко пил и обвинял во всем, конечно, советскую власть. В конце концов, папа нас бросил, эмигрировал в Штаты и умер, развозя пиццу. Меня вырастил отчим, очень известный физик. Мама познакомилась с ним, когда брала у него интервью для программы «Очевидное – невероятное». Я сделала по-маминому… Некоторое время молчали. В пруду тяжело всплескивали рыбы. Кокотов думал о том, что если бы у него была такая мама, он женился бы, ни пикнув, на ком угодно. – А в первый раз? – наконец спросил Андрей Львович. – По любви? – зачем-то уточнила она. – Да, – кивнул автор «Заблудившихся в алькове», испытывая сердцем неуместную ревность. – О, вы хотите знать обо мне все? – Да. – Как писатель или как мужчина? – Как человек. – Умный ответ! А вы хорошо подумали? – Хорошо. – Но ведь вы тогда не сможете в меня влюбиться! – Смогу, – угрюмо пообещал он. – Нет, не сможете! Ну да это и к лучшему. – Почему? – Потому что «любить иных тяжелый крест…» – Да, любовь это самый мучительный способ быть счастливым… – Роскошная мысль. Ваша? – Нет, Сен-Жон Перса… – зачем-то соврал Кокотов. – Ну хорошо – слушайте! Моего первого мужа звали Денис, Дэн. Нет, погодите! – Наталья Павловна достала из бокового кармана плоскую фляжку с золотой монограммой, жирно блеснувшей в свете фонарей, отвинтила крышечку и сделала красивый глоток. «Коньяк! – почуял писатель мгновенно распространившийся запах. – Хороший!» – Хотите? – Если только немножко, – согласился Андрей Львович и деликатно, стараясь не касаться губами горлышка, булькнул. – Итак, в первый раз я влюбилась в вас, – придав голосу смешливую эпичность, начала Обоярова. – Рассказать? Ладно… Не буду. А во второй раз я влюбилась в каратиста с черным поясом. Он руководил подпольной секцией. Каратэ ведь было строго запрещено, но если очень хочется… Сначала нас тренировал Шоркин. Вы сейчас упадете! – Почему? – Потому что Шоркин был мужем Людмилы Ивановны. – Какой еще Людмилы Ивановны? – Ну боже мой, воспитательницы первого отряда – вашей напарницы! – Не может быть! – Да! – Откуда вы узнали? – Он принес на тренировку фотографии с подпольного соревнования. А на снимке рядом с ним стояла Людмила Ивановна. Я спросила: кто это? И он с неудовольствием ответил: жена. – Мир тесен, как новый полуботинок. А почему с неудовольствием? – Ну что вы! Такой ходок был! Ни одной молоденькой каратистки не пропускал, ко мне тоже подстраивался, но я была идейная девочка, с целью… – С какой целью? – Сейчас расскажу. А Шоркин закончил, конечно, скандалом. Одна дурочка, несовершеннолетняя, от него залетела. Прибежали родители – и он исчез. Тогда появился Дэн, мой будущий муж. Он сразил меня на первом же занятии. Дэн вышел к нам обнаженный по пояс. Ах, какой у него был торс! Играла каждая мышца. Добавьте к этому неподвижное красивое лицо, длинные, почти до плеч, темные волосы и черные глаза, полные нездешнего, печального знания. В перерывах между тренировками он, сев лотосом, тихо и бесстрастно говорил нам о карме, сансаре, медитации, сверхзнании… В общем, плел чепуху, какую сейчас можно прочесть в любой бульварной газетенке. Но тогда мы восторженно ловили тайные слова. Девчонки шептались, что Дэн дал обет целомудрия. Ну как после всего этого не влюбиться? Он работал в котельной истопником. Ах, какая романтика для девочки из академической семьи! Точнее, числился… Вместо него по очереди дежурили парни из нашей подпольной секции. За это начальник ЖЭКа (небескорыстно, конечно) разрешил оборудовать в большом бесхозном подвале спортзал и маленькую комнатку, почти келью – для Дэна. Туда-то я к нему однажды и пришла… – С какой целью? – Ну, вы спросили! – Но… вы сказали, что были девочкой с целью, – смутился Кокотов. – А я разве не объяснила? – Нет. – Странно. Я мечтала стать шпионкой. – Ке-ем? – Шпионкой. Как Мата Хари. Или княжна Оболенская из «Красной капеллы». Ей отрубили в гестапо голову. Я знала, некоторым выпускникам «ромгерма» предлагают работу в органах. Я верила, что мне тоже предложат, и готовилась. – А почему вы думали, что предложат? – Не знаю, наверное потому, что я нравлюсь мужчинам. Разве не так? – Так, – потупился автор «Любви на бильярде». – А шпионке необходимо владеть боевыми искусствами… Наталья Павловна вдруг отскочила в сторону, присела, выставив вперед два сжатых кулака, а потом с визгом, какой издают женщины, застигнутые во время обнаженного купания, крутанулась так, что ее сапожок просвистел в сантиметре от писательского уха. – Ух ты! – Кокотов невольно отшатнулся. – Вот видите! – воскликнула она, принимая каратистскую стойку и глубоко дыша. – Не забыла! А еще я как ненормальная зубрила английский, стреляла в тире и даже записалась в студенческий театр. |