Онлайн книга «Гипсовый трубач: Дубль два»
|
Но про то, как именно начальство этим воспользовалось, писодей узнать не успел: в столовую вошла Регина Федоровна и посмотрела на автора «Русалок в бикини» так, точно он не чай с бутербродом пил, прилежно внимая хроникам рода Болтянских, а играл с Яном Казимировичем в неприличные карты. – Дмитрий Антонович вас обыскался! – Да я вроде бы… – Почему вы не берете мобильник? – упрекнула она. – Я? – Кокотов похлопал себя по карманам. – Оставил в номере… – Пойдемте скорей! У общественных холодильников шла смена караула: Бездынько сдавал пост архитектору Пустохину. Завидев писателя, комсомольский поэт рванулся было прочитать ему сложенные в наряде новые строки, но присутствие Регины Федоровны его охолонуло. – Все равно сожрет! – философски заметила она, имея в виду Проценко. В оранжерее, как всегда, дремала в плетеном кресле Ласунская, укрытая розово-синим пледом с ломаными силуэтами танцующих дикарей. По слухам, это был один из многочисленных подарков Пикассо, который из-за нее не ушел от очередной жены. – Знаете, сколько стоит эта тряпка? – спросила бухгалтерша. – Догадываюсь… – Не догадываетесь! Возле номера Жукова-Хаита стояла, как обычно, стопка грязной посуды, а из-за двери доносился гневный тенорок, прерываемый звонкими пощечинами. – Вот тебе, животное, черносотенец, антисемит проклятый, вот тебе! Ксенофобский бас почему-то сегодня безответно молчал, и только утробно ухал в ответ на очередную оплеуху. – Докоробливается! – таинственно шепнула Регина Федоровна и странно посмотрела на писателя. – Ну, как он… там? – спросил, чтобы скрыть смущение, автор «Роковой взаимности». – Говорю же: почти докоробился. – Нет, я про Дмитрия Антоновича… – А-а… Нажрался как свинья! – ответила она с отчетливой ненавистью к мужикам-пьяницам, генетически свойственной всем русским женщинам. – Надо же… – посочувствовал писодей. – Но держится молодцом! А хохлов-то утром в машину вместе со скамейкой, как мертвых, грузили! – добавила бухгалтерша, гордясь алкогольной лихостью своего мужчины, что тоже генетически свойственно всем русским женщинам. – М-да… – Как очнулся, сразу стал вас спрашивать. – Я стучал… – Мы слышали, но не могли… Дима просил вас захватить ноутбук. – Он что, собирается работать?! – изумился писодей. – Конечно! – Тогда я должен зайти к себе. – Давайте скорее, а я схожу за водичкой. Возясь с ключом, Кокотов слышал из-за двери долгую и настойчивую песнь Сольвейг, но когда ворвался в комнату и схватил «Моторолу», жалобы несчастной брошенки, так и не дождавшейся своего Пер Гюнта, оборвались. Писатель взглянул на дисплей, и судьба, точно русский фашист с бейсбольной битой, обрушила на него страшный удар: это был телефонный номер Натальи Павловны. Путаясь в кнопках, он тут же попытался перезвонить, но вызываемый абонент оказался недоступен. Надо ли объяснять, что к соавтору Андрей Львович вступил, томимый тоской и обидой, переходящими в мировую скорбь. «Люкс» еще хранил следы мощной геополитической битвы, разыгравшейся здесь накануне: повсюду валялись пустые бутылки, а одна, недопитая, с торчащей из горлышка веточкой укропа, оказалась почему-то на телевизоре. Журнальный столик был замусорен жалкими остатками богатой южнорусской закуски: шкурками от сала и кровяной колбасы, вялыми хвостиками зеленого лука, надгрызенными чесночными зубчиками и понадкусанными солеными огурцами с опавшими за ночь пупырчатыми боками. В помещении стоял слегка облагороженный табачным ароматом нелегкий дух алкоголя и эклектичной закуски, из последних сил переработанной могучим организмом Жарынина. Сам режиссер лежал на высоких подушках, лицо его было свекольного цвета, лысина покрыта потом, а глаза тяжело закрыты. – Садитесь, коллега, – сказал он тихо, не подымая век. – Ну, как вы тут? – больничным шепотом спросил Кокотов. – Нормально. Это все из-за закуски. Надо было ограничиться солеными огурцами. Вот лежу и думаю: возможно, рай – это пьянство без похмелья, а ад – это похмелье без пьянства. Как вы полагаете? – Не исключено… – Харьков пришлось отдать. Не удержал. Но Крым с Севастополем и Донбасс остались за нами. – Ну и довольно с нас. – Довольно?! Вы знаете, чего всегда не хватало русской интеллигенции? – Режиссер еле отверз мутное око (видимо, открыть одновременно оба глаза не достало сил). – Чего? – спросил автор «Преданных объятий», с надеждой щупая в кармане «Моторолу». – Чувства почвы. Земля – это тело народа. Ее никогда не хватает, никогда! – Может, вы и Аляску еще вернете? – Легко. Американцы пить не умеют. Вы довольны? – Чем? – Сами знаете… – Не понимаю, о чем речь… – отозвался писодей голосом шпиона, взятого тепленьким, на передатчике и с шифровальным блокнотом. – Возможно, Регина вам бы понравилась больше, но у нее, как говаривал Сен-Жон Перс, дамский антракт. – Дмитрий Антонович, я бы попросил… – Кокотов все-таки воспользовался тем выражением лица, которое репетировал давеча перед дверью. – Мне вообще непонятно… Но тут, легка на помине, вошла Регина Федоровна, неся на руках, как поленья, двухлитровые пластиковые бутылки с водой. – Наш ипокренинский бювет! – объявила она. – От похмелья ничего лучше еще не придумали! – Придумали… – вздохнул Жарынин, скосив глаза на бутылку с укропом. – Спасибо, кошечка, ты – друг! Бухгалтерша осторожно смахнула испарину со лба своего «салтана» и посмотрела на него с участливой нежностью – так на перепившего мужчину может глядеть только любовница. Во взгляде жены, даже самой преданной и терпеливой, всегда присутствует оттенок снисходительной гадливости, словно перед ней домашнее животное, безответственно нагадившее в гостиной. Но ведь не выгонять же из-за этого привычного зверька из дому! – Дим, ты сегодня больше не пей! – попросила Регина, собирая со стола объедки геополитического пира. – Вон к хохлу-то врача ночью вызывали, а он – молодой… – А я, значит, ста-арый для тебя? – Ну, я не это хотела сказать… – Я понял, понял, – прошептал игровод, и легкоточивая похмельная слеза скатилась по его горячей небритой щеке. – Дим, я тебя прошу! – Не буду… Не буду… Дай воды! Едва переводя дыхание, он выпил из горлышка почти всю бутылку, отдышался и смог наконец открыть оба глаза. |