Книга Конец фильма, или Гипсовый трубач, страница 47 – Юрий Поляков

— Болт бичевал пороки! Помогал стране. Большая разница. А вы бичевали?

— Нет, не бичевал…

— Ясно. Вы, значит, гундели. А чего же теперь молчите?

— Я не молчу!

— Как ваша фамилия?

— Кокотов.

— Не читал.

— Я в «Правде» не печатаюсь.

— А где вы печатаетесь — в «Масонском сексомольце»? — спросил дед, от ненависти сморщив лысину.

— Нет, в журнале «Железный век».

— Не знаю такого, — отрезал Виктор Михайлович и сел на пустую скамью напротив пруда. — Как там Казимирыч? Сто лет его не видел. Скрипит?

— Скрипит! — подтвердил писодей, радуясь, что разговор из суровой политической плоскости перешел в примирительную житейскую.

— Про братьев рассказывает?

— Конечно!

— Дорожный набор показывал?

— Обязательно!

— Какого цвета сафьян?

— Красного.

— Правильно. До Катыни дошел?

— Нет еще.

— Самое интересное! Про это нигде еще не написано! Морскую капусту ест?

— Ест.

— Дело хорошее. К женскому персоналу пристает?

— Не видел.

— Значит, постарел. Раньше, в «Правде»-то, редкая собкорочка мимо прошмыгнет. Орел-добытчик! Три выговора за аморалку. А вам-то камасутрин зачем: для внутрисемейного пользования или на выход — чужих жен побаловать? — раскатисто хохотнул дед, блеснув глазами.

— Для внутрисемейного, — потупился Кокотов.

— Одобряю. Время нынче заразное — надо беречься. В упаковке четыре пилюли. Принимать за час до необходимости. Действует весь период. На сердце жалуетесь?

— Нет.

— Аллергия?

— На пыль. Иногда.

— Не страшно. Сколько возьмете?

— Для начала одну пачку.

Дед вынул из кармана яркую коробочку величиной с сигаретную пачку. На ней запечатлелся свальный фрагмент знаменитого горельефа неприличного храма Кхаджурахо, что в Юго-Западной Индии. Название CAMASUTRIN было Изящно стилизовано под хинди, и буквы напоминали потеки свежей алой краски. Кокотов повертел упаковку в руках и заметил слово «форте», пририсованное от руки красным фломастером.

— А почему форте?

— Потому что с годами сила натуральных ингредиентов только увеличивается, как у выдержанного вина. В первый раз советую принять половинку. Один мой знакомый принял целую, чтобы жену потешить в ночь серебряной свадьбы, так она от него ушла!

— Почему?

— Обиделась. Сказала, где же ты был, подлец, двадцать пять лет?

— А сами-то вы пользуетесь камасутрином? — осторожно спросил Кокотов.

— Зачем? Супруга от меня и так прячется…

— Ясно… — вздохнул писодей и наощупь полез за деньгами, чтобы не доставать раздувшийся бумажник и не тревожить пенсионера своим благосостоянием.

Ветеран здравоохранения пересчитал купюры с уважительной неторопливостью, спрятал в ветхий кошелек и сказал, что не будет возражать, если «Лев Андреевич» на условиях жесткой конспирации расскажет о камасутрине своим озабоченным знакомым, более того, за каждого приведенного покупателя ему в качестве комиссионных полагается одна тибетская пилюля бесплатно.

— У вас так много осталось?

— А как вы думаете? При советской власти умели запасаться! А сейчас? Тьфу! Какая-нибудь Новая Зеландия нам мяса не завезет — и сдохнем от голода! Понимаете?

Кокотов обещал подумать и расстался с продвинутым дедом, который, ненавидя капитализм и регулярно читая «Правду», сумел-таки вписаться в лукавые рыночные отношения. А вдруг из тайников 4-го управления он унес не только камасутрин, но и другие чудесные снадобья? Не исключено, что у него припрятаны и молодильные пилюли: вон какой крепкий да румяный — жена прячется. Андрей Львович вообразил, как покупает у него две таблетки, одну для себя, другую для Натальи Павловны, и они просыпаются утром такими, какими были много лет назад там, в пионерском лагере, — юными, легкими, неутомимыми, бессмертными…

Жизнь можно начать сначала! Не разводиться, а воспитывать своих собственных детей. Не писать про лабиринты страсти, а сразу засесть за настоящую прозу. И выучить наконец английский! И французский тоже — чтобы читать «Войну мир» с тихим достоинством интеллектуала, а не нырять, как неуч, в мелкие примечания, когда герои грассируют в салоне Анны Павловны Шерер. А еще можно овладеть каким-нибудь единоборством. Например, дзюдо, как Путин. Тогда Жарынин, едва подняв на соавтора руку, сразу окажется на полу, жалкий и беспомощный. То-то!

До встречи с Валюшкиной оставалась прорва времени, и Кокотов пошел бесцельно бродить, наслаждаясь Москвой. Ведь это так редко бывает, когда огромный город — не шумное, забитое потными людьми и рычащими автомобилями препятствие на пути из пункта «А» в пункт «Б», а загадочный сообщник внезапного досуга. Андрей Львович шел медленно, останавливаясь, озирая архитектуру. Дома в этом районе оказались, как на подбор, старые, из позапрошлого века. Одни совсем уже ветхие, с крошащимися карнизами, обвалившейся штукатуркой и клетчатой дранкой наружу. Другие, недавно отреставрированные, напротив, светились опрятностью и дешевой безукоризненностью. Писодей вообразил себя всезнающим краеведом, изучившим Москву до мельчайшего завитка капители, до последней резной шелыги, и теперь вот он ведет Наталью Павловну от дома к дому, повествуя всезнающей скороговоркой экскурсовода: «Обратите внимание на узорчатую абсиду!» Она слушает, смотрит на своего рыцаря с восхищением и восклицает: «Мне та-ак с вами интересно!»

…Солнце уже прогрело остывшую за ночь столицу, но из ущелий-переулков и тоннелей-подворотен, куда не добираются лучи, тянуло еще сизым холодом, как из погреба. Над крышами поднимались желтые купы городских дерев, похожие издали на золоченые купола, изъеденные рваными темными пятнами, а кое-где сквозящие яркой небесной голубизной. Кокотовым овладело чувство сердечной отваги и веселой бесконечности, ожидающей его впереди. Он даже хотел зайти в храм на углу Сретенки и бульвара, чтобы поставить свечку и попросить мужской безотказности, но постеснялся беспокоить Господа по такому блудливому пустяку.

Наслаждаясь кредитоспособностью, автор «Полыньи счастья» зашел в «Шоколадницу» и проглотил американо с блинчиками, не задумываясь, сколько осталось в бумажнике денег. Потом он заглянул в салон «Хьюго Босс» и примерил «тройку», отлично на нем сидевшую, но стоившую страшных денег. Ничего не поделаешь: с Натальей Павловной придется выходить в люди, а приличного костюма нет, скупая Вероника твердила, что ему идут свитера. Едва отвязавшись от продавца, писодей вырвался на улицу и в табачный магазин зайти уже не решился, но застрял у витрины. С серьезными намерениями изучая вересковые трубки всех цветов и размеров, он решил подарить соавтору «бриар», правда только после того, как получит обещанный гонорар полностью.