Книга Конец фильма, или Гипсовый трубач, страница 61 – Юрий Поляков

— А как я буду километраж списывать? — всплеснула руками Регина, отшатнувшись от Жарынина.

— Если есть еще слабонервные, они тоже могут удалиться, — жестко оповестил игровод и выждал несколько мгновений. — Нет? Очень хорошо! Согласен: еженедельные прогулки на автомобиле.

— Э-э-х, будь по-вашему! — с отчаяньем гоголевского игрока согласился Проценко.

— У вас все, Георгий Кириллович? Теперь наши кондиции. Вы, в свою очередь, обещаете не посещать судебное заседание, не делать никаких заявлений, как устных, так и письменных, а также воздерживаетесь от любых контактов с Ибрагимбыковым. И разумеется, никаких интервью о ситуации в Ипокренине. Договорились?

— Хорошо. По рукам.

Как раз в этот момент отворилась дверь, и в сопровождении шофера Коли вошел запыхавшийся нотариус, похожий на почтальона с высшим образованием.

— Добрый день! Что тут у нас — заключаем или составляем?

— В каком смысле? — уточнил Огуревич.

— Ну, сделочка или завещаньице? — Нотариус глянул на Проценко, определяя на глазок износ клиента.

— Нет, мы должны в установленном порядке заверить кондиции! — торжественно объявил Жарынин.

— Какие еще кондиции? — заморгал законник.

— Чрезвычайно важные: о свободном посещении холодильников, о ресторанном питании и автомобильных прогулках! — объяснил игровод, ввергнув разъездного стряпчего в полное недоумение.

— Простите, я, видимо, что-то сегодня… — заволновался тот, озирая пути к отступлению.

— Не волнуйтесь, это не ошибка! Вы попали не в сумасшедший дом, а в Дом ветеранов культуры «Кренино», успокоил беднягу режиссер. — Договор согласован с дирекцией. Печати и бланки у вас с собой?

— Конечно! А как же?

— Вот и приступайте к работе! — молвил Жарынин и, покидая номер, глянул на Огуревича.

Так хирургическое светило, пересадив сердце или печень, смотрит на ассистента, мол, зашивай скорей, косорукий, и не позабудь в кишках скальпель!

…Покинув затхлый номер, соавторы не сговариваясь проследовали на воздух и, подойдя к балюстраде, некоторое время старательно дышали сентябрьской свежестью, любуясь лоскутной роскошью подмосковной осени. На чистом эмалевом небе ослепительно сияло солнце, до краев наполняя ипокренинские пруды золотом с лазурью. Кокотов сердцем ощутил странное, болезненное счастье, словно видит все это в последний раз. Он вообразил далеко уходящий в синее море зеленый мыс. В плетеных креслах сидят он и Наталья Павловна — и смотрят на белый силуэт круизного теплохода, а там, на палубе, в таких же креслах сидят они же, Кокотов и Обоярова, и с тоской смотрят на далекий извилистый берег…

— Что молчите? — спросил Жарынин.

— Думаю.

— О чем?

— Неужели вы выполните эти кондиции?

— До суда придется выполнять.

— А потом?

— Потом? Вы помните, как поступила государыня Анна Иоанновна с подписанными кондициями?

— Кажется, порвала…

— Вот именно.

— Но это же обман!

— Как сказал Сен-Жон Перс: «Жизнь — обман с чарующей тоскою».

Они еще немного помолчали, следя за тем, как Воскобойникова, приседая, собирает для своего возлюбленного Ящика букет из красных и желтых кленовых листьев.

«Словно красных листьев на сырой земле!» — подумал Кокотов.

Заметив, что за ней наблюдают, Злата неожиданно легко, по-циркачьи перекувырнулась, твердо встала на ноги и победно всплеснула рукой. Соавторы спустились по лестнице. На лавочке сидел, задумчиво опершись на метлу, Агдамыч. Его лицо выражало безысходную скорбь по утраченной гармонии. Даже помпон на желтой лыжной шапочке поник в тоске. Поравнявшись с последним русским крестьянином, Жарынин, как обычно, по-кавалергардски гаркнул:

— Здоров, Агдамыч!

— И вам не хворать! — печально отозвался тот.

— Ну как, научился нутряной спирт гнать? — отечески спросил режиссер.

Бывший хуторянин медленно открыл глаза и вздохнул:

— Эх, Димитрий Антоныч, вот уже и чувствую: здесь он, рядом, а к желудку подогнать не могу, утекает куда-то в сторону — и ноги немеют…

— А что Аркашка говорит?

— Огурец говорит, надо себя пастухом сообразить. Спирт — овцы. А живот — хлев. А сам я — пастух, и надо бяшек в хлев загнать. Вот сижу и третий день загоняю. Дело привычное: при Анне Кузьминичне мы бяшек держали для начальства. Ваня Пырьев очень-та сыр овечий уважал. Но ты понимаешь, Антоныч, в мозгах не так ладно выходит: только подведу к животу, одна овца заблеет, как прикушенная, и все в разные стороны разбегаются, а ноги немеют. И все начинай сначала…

— М-да, задача! Блеет одна и та же овца или разные? — совершенно серьезно уточнил игровод.

— Одна, паршивка, с черным гузном, — после раздумий ответил Агдамыч.

— Это хорошо! Выходит, она у стада в авторитете.

— Выходит так.

— А ты вот что: остальных овечек пока отпусти — пусть попасутся. Одну черногузую в хлев заманивай. Овцы что любят?

— Хлеб с сольцой.

— Во-от, хлебцем и заманивай! Привыкнет, повадится, станет сама в хлев заходить, тогда остальных овец зови. Они за ней пойдут. Понял?

— Попробую… — снова вздохнул Агдамыч.

— А пока, может, дедовским способом полечишься? — участливо предложил Жарынин, наполеоновским движением направляя руку в боковой карман.

— Не-а, Антоныч, спасибо! Не надо…

— Ну, как знаешь.

— Не обижайся! Ежели я снова в магазин побегу, на хрена мне тогда овцы? Упорства не станет. Жизнь-то дорожает. Инфляция. Никаких денег не хватит. А если я нутряной спирт добуду, пенсии с зарплатой хватит. Можно и хозяйку приискать…

— Тоскуешь один?

— А то! На безбабье несладко. Хозяйка нужна.

— А не староват ты — жениться?

— Да я по сравнению с Ящиком пионер, а он себе целую Златку отхватил. Видал, как кувыркается?

— Видал.

— Женюсь — тоже покувыркаюсь! Китайцы-то ведь как молодильный корешок прозвали?

— Какой корешок? — не понял режиссер.

— Женьшень? — догадался Кокотов.

— Верно! А что такое «женьшень»?

— Что?

— Жен-щи-на. — победно улыбнулся последний русский крестьянин. — Улавливаешь?

— Сам додумался?

— Не-а. Миша Задорнов по телевизору рассказал. Китайцы ведь от русских произошли. У них там солнца много — вот и сощурились.

— Молодец! — Жарынин хлопнул пейзанина по плечу, выбив из куртки облачко пыли, как из заслуженного ковра. — Присмотрел уже кого-нибудь?