Онлайн книга «Замыслил я побег»
|
— А как вы, Юрий Арсеньевич, относитесь к той силе, которая хочет творить добро, а совершает зло? — вдруг спросил Каракозин. — Простите, а кто вы по специальности? — Обивщик дверей. Но по призванию я борец за лучшее! — Борьба за лучшее — понятие очень относительное! — ответил профессор (его голос обрел полноценную академическую снисходительность). — Я уже показал вам, что разрушение — один из способов совершенствования. Так, например, нынешнее могущество Японии — результат ее поражения во Второй мировой войне… — Выходит, ты за Ельцина? — хмуро спросил Гоша. — Как человек он мне отвратителен: тупой номенклатурный самодур. Но что ж поделаешь, если история для созидательного разрушения избрала монстра. Иван Грозный и Петр Первый тоже были далеки от идеала… — А квартирку-то в центре Степногорска вспоминаете? — ехидно поинтересовался Гоша. — Вспоминаю, конечно. Но давайте взглянем на проблему sub specie aeterni, как говаривал Спиноза. — Переведите для идиотов, — попросил Каракозин. — Простите, увлекся. Взглянем на эту ситуацию с точки зрения вечности. Солженицын прав: зачем нам это среднеазиатское подбрюшье? А вот если русские с окраин будут и далее возвращаться на историческую родину, то Россия хотя бы частично восстановит свой разрушенный катаклизмами двадцатого века генофонд… Эта амбивалентность явления, надеюсь, понятна? — Понятна, — кивнул Гоша. — Нас гребут, а мы крепчаем! — Подождите, подождите, — вмешался Башмаков. — Значит, я могу убить собственную жену, а если во втором браке у меня родится гениальный ребенок, то с точки зрения истории меня оправдают! — Ерунду ты какую-то городишь! — заволновался Гоша о судьбе своей сестрички Кати. — Вы, конечно, привели крайний пример, но, по сути, так оно и есть! — Это так перипатетики думают или Спиноза? — съехидничал Каракозин, которого профессор-непротивленец начал бесить. — Нет, это мое мнение. — Тогда приготовь пятнадцать долларов! — посоветовал Гоша. — Зачем? — испуганно, вмиг утратив академическую безмятежность, спросил философ. — Докладываю: в Бресте придут большие злые муравьи. Они тоже восстанавливают свой домик. Им надо заплатить, чтобы они твои часы и сковородки вроде муравьиных яиц не унесли. Ясно? — Да, конечно… Накладные расходы предусмотрены. Но у меня просьба… Вы за меня… Я не умею, понимаете… — В лапу, что ли, давать не умеешь? — ухмыльнулся Гоша превосходительно. — Да. — Как же ты тогда торговать собираешься? — Не знаю. — Давайте выпьем за амбивалентность! — предложил Рыцарь Джедай. Вскоре Юрий Арсеньевич окончательно захмелел, начал излагать свою теорию геополитического пульсирования нации, но на словах «инфильтрация этногенетического субстрата» уронил голову на столик и захрапел. В Бресте дверь купе отъехала. На пороге стояла молодящаяся крашеная блондинка в таможенной форме. Она окинула пассажиров рентгеновским взглядом. Но Каракозин, точно не замечая ее, продолжал петь под гитару: Извилист путь и долог! Легко ли муравью Сквозь тысячи иголок Тащить одну — свою… Строгая таможенница как-то подобрела и песню дослушала до конца. Джедай отложил инструмент, посмотрел на вошедшую, схватился за сердце и объявил, что всегда мечтал полюбить женщину при исполнении. Таможенница улыбнулась нарисованным ртом и спросила: — Ничего неположенного не везете? — Везем, — с готовностью сознался Каракозин. — Что? — Стратегические запасы нежности. Разрешите вопрос не по уставу! — Ну? — Как вас зовут? Понимаете, я японский шпион. У меня секретное задание: выяснить имена самых красивых женщин в Белоруссии. Если я не выполню задание, мне сделают «кастракири»… — Что? — Самая страшная казнь. Хуже, чем харакири, в два раза. — Ну говоруны мне сегодня попались! — засмеялась женщина и заправила прядь под форменную фуражечку. — Лидия меня зовут. — Как вино! — мечтательно вздохнул Джедай. — Как вино, — многообещающе подтвердила она. — А багаж все-таки покажите! Гоша, изумленно наблюдавший все это с верхней полки, мгновенно спрыгнул вниз и, подхалимски прихихикивая, начал показывать содержимое баулов. Лидия для порядка глянула багаж и лишь покачала головой, обнаружив под пластмассовым цветником промышленные залежи американских сигарет «Атлантис» и бутылки с национальной гордостью великороссов — водкой. — А этот? — таможенница кивнула на Юрия Арсеньевича, спавшего тем безмятежным алкогольным сном, после которого страшно болит голова и трясутся руки. — А это профессор. Он книжки везет, — объяснил Джедай и кивнул на багажную нишу, откуда свешивались лямки огромной сумки. Гоша, успевший вернуться на свою верхнюю полку, сделал Каракозину страшные глаза и даже крутанул пальцем у виска. — Какие еще книжки? — удивилась таможенница. — А вот образец! — Джедай взял со столика и протянул ей «Перипатетиков». — Боже, чем только люди не торгуют! Совсем народ дошел… — не по уставу вздохнула Лидия и, бросив на Рыцаря шальноватый взор, вышла из купе. Следом за ней Гоша вытолкал и Джедая, предварительно сунув ему в руки сложенные в маленькие квадратики доллары. Тот вернулся минут через десять со следами помады на щеке и молча отдал сдачу. — Смотри-ка, на пять долларов меньше взяла! — изумился Гоша. — Любовь с первого взгляда! — поддел Башмаков. — Что же дальше будет? — Ничего не будет, — вздохнул Каракозин и грустно уставился в окно. Тем временем состав загнали в специальное депо и стали поднимать на домкратах, чтобы заменить колеса. — А вы знаете, почему у нас железнодорожная колея шире? — спросил Башмаков. — Кажется, царь Николай Первый так распорядился? — предположил разбуженный философ. — Совершенно верно. Инженеры его спросили: будем как в европах дорогу строить или шире? А он им и ответил: «На хер шире?» Вот они и сделали почти на девять сантиметров шире… — Всего-навсего? — удивился Башмаков. — Я думаю, это просто исторический анекдот, — заметил Юрий Арсеньевич, облизывая пересохшие губы. — Анекдот не анекдот, а птица-тройка навсегда обречена менять колеса, чтобы въехать в Европу! — Джедай глянул на снующих внизу железнодорожников. — Пожалуй, — согласился философ. — Чаадаев сказал однажды: «…Мы никогда не будем как они. Наша колея всегда будет шире…» |