Онлайн книга «Замыслил я побег»
|
— А почему забугорная? — удивился Башмаков. — Это старый казачий обычай. Стременную кто казаку подает? — Кто? — Жена. А забугорную кто? — Не жена… — Молодец! Забугорную ему, когда станица уже скроется за бугром, подает зазноба! Понял? На прощание… — Ну и кто же вас ждет за бугром? — ехидно спросила Катя, неожиданно возникая на пороге кухни. — Тише, — попросил Башмаков, почему-то совсем не удивившись внезапному появлению супруги. — Человека, можно сказать, на войну провожаем! — На какую еще войну? Вы что, молодые люди, совсем сдурели? На какую войну? Катя сняла трубку. Через две минуты неприбранная Калерия, в длинной ночной рубашке и наброшенном на плечи халате, уже всхлипывала, глядя на Анатолича: — Ты же обещал… Ты же мне обещал! Полковник встал, скрежетнул зубами и успел, уводимый женой, бросить: — Вот так и гибнут империи! В бабьих слезах захлебываются! Катя, помолчав, спросила: — Ты, Тунеядыч, тоже на баррикады собрался? — Почему бы нет? Страна-то гибнет… — Не волнуйся. Страна уже тысячу лет гибнет… — Это тебе Вадим Семенович сказал? — Напрасно ты так… Я тоже кое-что знаю. — Например? — Например, как обустроить Россию. — Ну и как? — Для начала, Тунеядыч, нужно сделать ремонт в квартире. Ты когда в последний раз обои клеил? Потом надо поймать ту сволочь, которая почтовые ящики ломает. А дальше само пойдет… — Ты думаешь? — Уверена. — А почему ты вернулась с дачи? — Не знаю. Решила провести эту ночь с тобой. Ты готов? На следующее утро — было как раз последнее воскресенье сентября — Башмаков лежал в кровати, еще наполненной теплой истомой ночного супружества. С кухни доносились радостные ароматы: Катя пекла блины. Олег Трудович лежал и как-то совершенно спокойно, даже чисто математически соображал, что изменилось в Катиной женственности после Вадима Семеновича. Он чувствовал — изменилось, но конкретно что именно изменилось ухватить никак не мог. И тут раздался звонок телефона. — Алло? — Здравствуйте, Олег Терпеливыч! Как поживаете? — Джедай! — Узнал? — Конечно, узнал! Ты где? — В Москве. — Приезжай! — Не могу. У меня к тебе просьба. Ты можешь приехать к «Белому дому»? — Могу. Когда? — Вечером, попозже. Иди через Дружинниковскую — там можно пройти. Если наши спросят, скажешь: к Джедаю. Они знают. — А если не наши? — Отвирайся. Скажи, собака у тебя убежала. — Тебе чего-нибудь захватить? — Если пожрать и выпить принесешь, не обижусь. Катя, узнав, что объявился Каракозин, нажарила котлет, нарезала бутербродов и сама сбегала в магазин за выпивкой. Провожая Башмакова, она взяла с него слово, что сам он там, у «Белого дома», не останется. — Ни-ни! — пообещал Олег Трудович. На Баррикадной стояли наряды милиции и ОМОНа. Парни в пятнистой форме внимательно разглядывали всех, кто выходил из метро. Башмаков с авоськой не вызвал у них никаких подозрений. Он прошел мимо зоопарка. Пересек Краснопресненскую улицу. Миновал Киноцентр. Там было множество иномарок. Доносилась музыка. Вспыхивала и гасла огромная надпись: «Казино „Арлекино“». Оставалось свернуть с улицы Заморенова на Дружинниковскую. И вот когда Олег Трудович, мужественно презирая невольную торопливость сердца, крался вдоль ограды стадиона, из-за деревьев появился здоровяк в пятнистой форме: — Куда? — Я к Джедаю. — К какому еще Джедаю? — К Каракозину… к Андрею… Он на гитаре играет. — А-а, к Андрюхе? В сумке-то что? — Еда… Здоровяк пнул набитую авоську коленом, и послышался лязг бутылочных боков. — Еда — говоришь? Ну тогда пошли! Вокруг «Белого дома» все было почти так же, как и два года назад: провисшие палатки, чахлые баррикады, сыплющие искрами костры. Под ногами шуршали сухие осенние листья и брошенные газеты. Когда они поравнялись со знаменитым козырьком-балконом, к ним подскочила странная старуха. Она была одета в застиранную гимнастерку времен войны и звенела медалями, как монистом. Из-под белесой пилотки выбивались седые космы. — Поймали! — закричала она. — Идите, люди, сюда! Судить будем… — Никого не поймали, — буркнул здоровяк. — Это наш. Наш парень… Иди, мать, с Богом! А то сейчас всех взгоношишь! — Наш! Это наш! Это к нам! Сынок… Странная старуха обрушила на грудь струхнувшему Башмакову всю свою медальную тяжесть и расцеловала его, обдав затхлым старческим дыханием. — Кто это? — спросил Олег Трудович, когда они отошли от старухи несколько метров. — Бабушка Аня, мать солдатская… Тут всякие есть. Один паренек с космосом разговаривает. В него вроде как маршал Жуков переселился. — Инкарнация? — Точно, инкарнация… Говорит, победим! Каракозин, тоже одетый в пятнистый комбинезон, сидел возле костра и вместе с длинноволосым монахом ел консервы прямо из банки. Они то и дело вскидывали головы и прислушивались к невнятным голосам, доносившимся из репродуктора. Увидев Башмакова, Джедай поднялся: — Молодец, что пришел! Друзья обнялись. Поцеловались. От Джедая вкусно пахло тушенкой и водочкой. В темноте Башмаков не мог подробно рассмотреть его, но все-таки заметил, что Рыцарь сильно изменился: поседел и высох до болезненной жилистости. На скуле виднелся белый выпуклый шрам с лапками — казалось, сидит многоножка-альбинос. Оружия, кроме штык-ножа на поясе, у Каракозина не было. — Вот пополнение тебе привели! — доложил башмаковский конвоир. — Принимай! — Спасибо. Друг детства. Проведать пришел… Они отошли в сторону от костра. — А Катя тебя по телевизору видела! — сообщил Башмаков, чувствуя неловкость из-за того, что Джедай назвал его «другом детства». — Ты ведь был в Абхазии? — И в Абхазии тоже… — Как там Гречко? Он теперь, наверное, уже атаман? — Погиб Гречко. На мине подорвался. — Извини… Ты насовсем? Ну, в том смысле, тебе можно теперь в Москве? Каракозин глянул исподлобья, игранул желваками, и сороконожка на скуле будто шевельнула лапками: — Можно. Если одолеем, тогда все будет можно. Потому что тогда не они меня, а я их искать буду! «Предателей на фонари…» |